Мельница Морквина
Шрифт:
Не досадуя, Морквин поднял к небу обе ладони. Через несколько минут небо очистилось, облаков как не бывало, и Морквин всыпал в хрустальный цилиндр содержимое маленького кожаного мешочка.
Вода вспенилась, Морквин раскрутил ее деревянной лопаточкой по часовой стрелке и, когда в цилиндре образовалась глубокая, почти до дна воронка, с горячей мольбой обратился к тем Силам, которым вот уже тысячу лет служили его предки.
Он просил их помочь ему в том, о чем во сне говорил Шамас. Он просил спасти Землю и людей, населяющих ее,
Морквин никогда не обращался за помощью для себя, никогда не рисковал произносить эти древние заклинания, чтобы помочь себе даже в самые лихие времена.
– Сам с усам,– говорил он обычно. Но теперь – случай особый…
Морквину не было страшно. Свое он отбоялся еще на войне и в плену у оборотня.
– Ты воин,– только и слышал он с детства.– И придет время, когда тебя призовут.
И время пришло, когда он уже и думать забыл, кто он и зачем ходит по этой Земле.
– Кто не знает – не отвечает за свою жизнь так, как тот, кто знает хотя бы часть,– говорил его дорогой дедушка.– А маг- человек Знания. И если обычный человек волен иногда делать, что хочет – маг делает то, что должен.
И третьего дня Морквин отправился за человеком по имени Тимофей, на которого во сне указал Шамас.
Омут на мельнице был одним из входов в коридоры Силы, от одного такого места к другому. Эти пути, подобно прочным канатам опоясывают Землю, не давая ей разлететься на миллиарды осколков от скопившегося на ней Зла.
И лишь немногим дано мгновенно перемещаться по ним из одного места в другое, из прошлого в будущее и обратно.
Морквин вовсе не был Посвященным. Сказать по совести, не слишком к этому и стремился, куда больше склоняясь к хлебопекарному или пивоваренному ремеслу.
Но Шамас умер, других Мастеров в этой части Света не наблюдалось, и Морквину предстояло сделать то, к чему он совсем не был готов. А ведь еще в школе старика Тромма он хорошо усвоил, что подобные путешествия не безопасны не только для простого человека, но и для рядового мага.
Кто-то мог навсегда застрять в лабиринтах времени, но большинство возвращались – ведь коридоры эти подобны тоннелю, вырубленному в скале – если дошел до одного его конца, на обратном пути уже не заблудишься.
Штука в том, в каком виде возвращались те, кто по своей прихоти или случайно оказывались в урочный час у открытого входа.
Иные оказывались постаревшими лет на тридцать-сорок, а иных и вовсе время выплевывало назад истлевшими мумиями, хотя для тех, кто знал пропавших, проходило всего несколько часов или дней. Кому, как не Морквину было это знать?
Он поглубже натянул на голову капюшон, влез на низкие перила. Черное зеркало омута внизу начало раскручиваться, все быстрее и быстрей, вокруг точки лунного света, лучом пропущенного сквозь хрустальный цилиндр.
Когда
Морквин выпрямился, произнес на древнем языке последние слова заклинания: – Что в малом, то и в большом. Что внутри, то и снаружи. Что близко, то и далеко,– набрал в грудь побольше воздуха, зажмурился и… ласточкой махнул вниз.
Глава девятая
Назад в подземелье
Болело все. Все тело – сплошная, ни на миг не отступающая боль. От боли разрывалась каждая клеточка. Каждый миллиметр кожи пылал неугасимым огнем, в котором, если бы могло, извивалось и корчилось все его тело. Но даже малейшее движение было невозможно.
Кто-то неведомый раздробил молотком все кости и косточки, все большие и малые суставы, разорвал и раздернул сухожилия и связки.
Что касается головы – то ее размозжили отдельно, большим кузнечным молотом – поэтому ни одна набегающая вроде бы мысль, не способна была зацепиться даже на мгновение и тут же вытекала наружу, соскальзывая по чему-то липкому и разбегаясь на мелкие, совсем уже неуловимые ручейки.
О том, чтобы открыть глаза, нечего было и думать – словно тысячи острых деревянных шипов загнали ему под веки. Возможно, и сами глаза давно вытекли или их выклевали летучие мыши…
Что-то знакомое, даже не успев оформиться, еще больше разожгло пламя боли. Что это?
– Одним словом не ответишь,– кто-то длинно, с присвистом вздохнул, и голос скорбно засверлил, одно за другим отверстия в его разбитой голове.– Надо хотя бы двумя. Хорошим и плохим. Хорошее – ты еще жив. А плохое – это уже агония.
Тимофей еле слышно застонал. Боль тотчас отозвалась новым взрывом. Он вспомнил…
После того, как его скрутили на глазах у принцессы, вампир, занимающий теперь тело принца, открыл по хозяйски потайную дверь в стене. Узкими темными переходами, где волоком, а где и вовсе пронося над каменными плитами, Тимофея доставили в маленькую темную комнату с высоченным, почти невидимым в свете двух черных свечей потолком.
Что-то вроде каменного гроба, до поры поставленного стоймя. В углу гроба, за простым дубовым столом с шахматной доской, его ожидал король, к которому тут же подскочил Спилгрим.
Стражники вытолкнули Тимофея на середину комнаты и, оставив его, связанного по рукам и ногам, молча удалились.
«Убьют прямо сейчас,– подумал он,– или сперва мучить станут?»
Король-оборотень окинул его мутно зелеными, словно подернутыми ряской глазами. Зрачков под ней было не разглядеть. Потом взгляд его сделался неожиданно ласков, голос зазвучал вкрадчиво:
– Кто ты, юноша?– спросил он просто, и Тимофею показалось, что добрая сотня изголодавшихся пиявок разом потянула из него кровь.