Мельница Морквина
Шрифт:
– Но я не хотел,– Спилгрим опустился на четвереньки. От страха перед хозяином натянул мантию на голову.– Само как-то вышло. Этот Кайден меня сразу невзлюбил, как только я в принца обернулся. Я его сюда заманил и в люк сбросил. Спустился проверить, а он еще дышит. Ну, слаб я, слаб! И отпил-то всего ничего, что добру пропадать?
– Ну, ты урод! Вот, что значит – приемыш, не родная кровь. Найдут его инквизиторы мертвого с укусами на шее – вот им и доказательства. Что с трупом делать?
– А пусть в подземелье лежит. День-два и мыши летучие обглодают. А что им не по
– Ладно,– Оркмахи встал, устало махнул рукой.– Идти мне надо. Супруга ожидает. Как-никак, королева-мать. Ты существо злое, бессердечное. Тебе не понять – есть что-то в этом, в счастье тихом, семейном…. Я уж и привыкать начал. А ты еще посиди, подумай крепко. Вот, винишком заморским побалуйся. Оно, хе-хе, куда крови краснее…
– Вино не кровь,– вампир тяжко вздохнул,– много не выпьешь…
– А ты постарайся. А не то я тебя сам на куски изрублю, в землю зарою и в каждый кусок твоего нечестивого тела кол осиновый вколочу!
Спилгрим торопливо, давясь от отвращения, припал к кубку с вином, начал пить и красные струи, будто кровь, полились на белоснежную мантию.
– Ведь можешь, когда хочешь,– примирительно сказал оборотень. И, уже закрывая за собой тяжелую низенькую дверцу, закончил нараспев.– А поверх кусков твоего тела сад розовый разобью, и поливать стану. Люблю я розы, особенно красные. Утром букет срежу, еще с росой прозрачной и супруге моей, на шелковые подушки. Чувствительно! И детишки, детишки румяные пусть в цветнике резвятся, девушки поют, хороводы водят. А ты лежи, милок, слюнки пускай, не в силах из могилы подняться. Страдай за жадность свою неуемную…
глава седьмая
В замке
Масло в фонаре кончилось, но теперь в нем уже не было надобности. Тимофей прикрыл за собой дверь в подземелье, спрятал фонарь в нише стены и огляделся.
Сумрачный каменный тупик без окон и дверей, метрах в пятнадцати впереди выходящий в широкий переход с высокими сводчатыми стенами.
Где-то за поворотом, на стене горел, потрескивая, факел. Отблески невидимого огня, красноватыми сполохами играли на черных бугристых камнях. Было тихо. Башня казалась нежилой.
Тимофей подошел поближе к огню и только теперь, как следует, оглядел свой наряд. Нечего было и думать, как советовал Морквин, выдавать себя в нем за заморского принца-жениха. Даже до пребывания в подземелье он мог сойти разве что за удачливого старьевщика.
Эти желтые туфли с высоко загнутыми носками, выигранный в кости красный камзол, дурацкая чалма с поддельным изумрудом… А зеленый жилет, размеров на восемь больший, чем камзол, полосатые чулки и шерстяной плащ, бывший еще недавно девственно белым, а теперь изодранный в клочья, перепачканный грязью и кровью, с застрявшими кусочками сухих нетопыриных крыльев…. Да еще этот странный запах!
– Довольно безвкусно,– повторил он вслух.– Придется придумать другую историю. А
Змея чуть ослабила кольца, угрожающе зашипела. Ворона на плече замерла.
– Не нравится?– не понял Тимофей, но через секунду сам услышал то, что насторожило его спутников.
Впереди, за поворотом раздались частые шаги, лязганье железа. Он спрятался за выступом в стене, переждал, пока все стихло, и осторожно двинулся вперед. Вышел в переход, огляделся.
Высокий сводчатый потолок. Те же бугристые стены. На весь коридор – один факел и сбоку от него узкая арка с лестницей наверх.
Неожиданно, из арки выскочил человек с пустым подносом, пробежал по направлению к нему еще несколько шагов и вдруг замер, словно наткнувшись на невидимую веревку.
На вид ему было лет восемнадцать- двадцать. Он был в белом поварском колпаке и неопределенного цвета засаленном фартуке.
– Э-э,– протянул Тимофей.– Ты шустрый малый. Наверное, ты здесь за главного?
Поваренок молчал, таращась на ворону. Переведя взгляд ниже, он обнаружил и гадюку.
– Ну да,– веско сказал Тимофей.– У нас, факиров, всегда так. Говорящая птица и ученая змея. Непременные помощники фокусников и предсказателей. А я и есть новый замковый предсказатель. Меня как раз королева к дочке своей послала, к принцессе, значит. Иди – говорит – сон ей вещий растолкуй. И вообще, за жизнь поговори, попредсказывай немного…
Поваренок, наконец, проглотил застрявший в горле ком, заулыбался щербатым ртом.
– Во-он оно что! А я себе думаю – кто это в Северной башне бродит? Даже струхнул малость. Здесь ведь и не живет никто. Только принц Лиаргильский ночует – жених принцессы нашей, да еще король вечерами заглядывает. И все, целый день никого. Кто сюда сам пойдет?
– Ну, я здесь человек новый,– сказал Тимофей как можно спокойней.– В замке еще и дня не пробыл. В дороге непогода застала, карета сломалась. Перепачкался весь, устал. Вот и заплутал …
– А почему без провожатых?– поваренок, несмотря на недалекость, оказался, как назло, хитроватым и подозрительным.– У нас без провожатых гости не ходят. Даже я принцу ужин с двумя стражниками ношу.
– Это большая честь, – сказал Тимофей.– Принцу ужин подавать. Ты далеко пойдешь. Быть тебе главным поваром. Дай руку, я тебе судьбу предскажу… Что, кстати, ест принц Лиаргильский на ужин?
Это был хороший вопрос! Поваренок оглянулся, приблизил длинное лицо к уху Тимофей и быстро зашептал:
– То-то и оно! Что их светлости ни подашь, ничего не ест! Берет и велит за дверью дожидаться. Меня-то Ричи зовут. Ричи – гнилое яблоко. Меня не проведешь! А через полчаса – говорю – пустой поднос возвращает. Но я-то знаю – он все в окно выбрасывает, даже вино заморское выливает. Лучшее самое, что ему господин главный повар присылает. И паштеты гусиные – ах, какие нежные, с ароматными травами и заморскими специями, и окорок, и сыра белого пол головки вчера выкинул. На кухне говорят – это он от любви сохнет. Вот я и думаю – ты сохни, а зачем добру пропадать?