Мельница на Флоссе
Шрифт:
— Нет, я не приношу вас в жертву, я не в силах принести вас в жертву, — сказала она, как только к ней вернулась способность говорить. — Но я не могу поверить, будто вы можете быть довольны своей судьбой, зная — а мы это оба знаем, — что наше счастье обернулось горем для других. Мы не вольны в выборе своего или чужого счастья, нам не дано знать, в чем оно заключается. Нам лишь дано выбирать — поддадимся ли мы мгновенному порыву или откажемся от него во имя божественного голоса в нас самих, во имя тех целей, что освящают нашу жизнь. Я знаю, как трудно придерживаться этих взглядов: я сама не раз изменяла им; но я всегда чувствовала, что стоит мне окончательно отречься
— Но, Мэгги, — сказал Стивен, садясь рядом. — Как можете вы не понимать, что события минувшего дня все изменили? Что это за ослепление? Какая упрямая предубежденность застилает вам глаза, не давая ничего видеть? Слишком поздно рассуждать о том, что мы могли или должны были бы сделать. Оценивая случившееся самым неблагоприятным образом — а ничего другого нам не остается, — мы должны признать, что положение наше стало иным, и то, что прежде было для нас правильным, сегодня невозможно. Надо примириться с собственными поступками и исходить из них. Предположим, мы вступили бы в брак вчера. Что изменилось бы от этого? В глазах людей наша вина не увеличилась бы. Только для нас это имело бы значение, заставив, быть может, и вас признать, — с горечью добавил Стивен, — что узы, связавшие вас со мной, сильнее всех других.
Мэгги снова вспыхнула, но ничего не сказала. И снова Стивен поверил в свою победу — он еще не допускал мысли, что может быть иначе: в жизни бывают испытания, самая мысль о которых настолько невероятна, что мы их даже не боимся.
— Дорогая, — склоняясь к Мэгги и обнимая ее, сказал он с глубочайшей нежностью, — теперь вы моя, моя в глазах всего света: вот чем определяется отныне наш долг. Через несколько часов вы будете моей женой, и тем, кто имеет на нас права, останется только смириться: они должны будут понять, что была сила, способная противопоставить себя их правам.
Широко раскрыв глаза, полные ужаса, Мэгги мгновение смотрела на склонившееся к ней лицо; побледнев, она поднялась с места.
— О, я не способна на это Стивен! — вырвалось у нее, точно крик боли. — Не просите, не убеждайте меня. Я больше не могу спорить — я не знаю, что разумно; но сердце не позволяет мне сделать это. Я чувствую, я ощущаю сейчас их горе: оно словно клеймом выжжено в моей душе. Я тоже страдала, и некому было пожалеть меня, а теперь я сама заставляю страдать других. Это чувство никогда не исчезнет; оно омрачит и вашу любовь. Мне дорог Филип — по-иному дорог: я помню все, что мы говорили друг другу, знаю, что я была в его жизни единственной надеждой, что была послана ему, чтобы облегчить его участь, — и я покинула его. А Люси? Она тоже обманута — она, которая верила мне больше, чем себе. Я не могу стать вашей женой, не могу построить свое счастье на их страданиях. Не та сила, что влечет нас друг к другу, должна руководить нами; она отторгла бы меня от всего, что для меня свято и дорого. Я не могу вступить в новую жизнь, забыв про это. Я должна вернуться к прошлому и держаться за него, иначе у меня ее будет почвы под ногами.
— Боже правый, Мэгги! — воскликнул Стивен, тоже поднявшись и схватив ее руку. — Вы бредите! Как можете вы возвратиться, не обвенчавшись со мной? Вы не подозреваете, что будут говорить о вас, дорогая. Вы не понимаете, как все обстоит на самом деле.
— Нет, понимаю. Но они поверят. Я во всем покаюсь. Люси поверит мне, она простит вас, и… и… О, должна же привести к чему-нибудь хорошему наша верность долгу! Стивен, дорогой, позвольте мне уйти! Не навлекайте на меня еще более страшных мук совести. Я никогда не соглашалась
Стивен выпустил ее руку и почти в беспамятстве от ярости и отчаяния опустился на стул. Несколько мгновений, не глядя на нее, он молчал, а она, встревоженная этой внезапной переменой, смотрела на него с глубокой тоской. Наконец он сказал, по-прежнему не глядя на нее:
— Тогда уходите; оставьте меня; не терзайте меня больше. Я этого не выдержу.
Безотчетно она склонилась над Стивеном и протянула к нему руку, но он отшатнулся от нее, словно от раскаленного железа:
— Оставьте меня!
Мэгги не сознавала, что это конец, когда, не оглядываясь на мрачное, отвернувшееся от нее лицо, вышла из комнаты: она как бы безотчетно выполнила то, что было задумано раньше. Что было потом? Ступени, по которым она спускалась как во сне, плиты тротуара, запряженная почтовая карета, затем улица, поворот, снова улица, где стоял дилижанс, полный пассажиров, и молнией мелькнувшая мысль, что он увезет ее отсюда — быть может, увезет домой. Но она не в состоянии была ни о чем спрашивать; у нее лишь хватило сил молча войти в дилижанс.
Домой, где мать и брат, Филип, Люси… где все помнит о ее былых испытаниях и невзгодах, куда, как к прибежищу, устремлялась ее душа, где хранятся священные для нее воспоминания, где она будет ограждена от новых падений. Воспоминание о Стивене было подобно нестерпимой пульсирующей боли, и, как всякая боль такого рода, оно пробудило все ее мысли. Но среди них не было мысли о том, что скажут и подумают о ней люди. Любовь, и глубокая жалость, и мучительные угрызения совести не оставляли места для этого.
Дилижанс уносил Мэгги в Йорк — все дальше и дальше от дома; но она об этом узнала, только оказавшись в полночь в этом старинном городе. Это было не столь существенно: наутро она могла возвратиться домой. У себя в кармане Мэгги обнаружила кошелек с деньгами: два дня назад она делала покупки и потом забыла вынуть кошелек из кармана.
Возможно ли, что в ту ночь, когда она лежала в унылой комнате старой гостиницы, воля ее ни разу не дрогнула перед решением стать на путь покаяния к жертв? Победы в битвах жизни даются нелегко; так трудно разрешать ее вопросы! В темноте этой ночи она видела лицо Стивена, обращенное к ней с мучительным, страстным укором. Она мысленно вновь переживала трепетный восторг, который ее всегда охватывал в присутствии Стивена и превращал ее будничное, полное смирения и усилий существование в бездумное и радостное скольжение по жизни. Отвергнутая любовь вновь возвращалась к ней во всем своем беспощадном очаровании, и Мэгги раскрывала навстречу ей объятия, но любовь ускользала, таяла, исчезала, оставляя после себя лишь замирающий звук низкого, волнующего голоса, который говорил: «Ушло — навсегда ушло».
Книга седьмая
Избавление
Глава I ВОЗВРАЩЕНИЕ НА МЕЛЬНИЦУ
На пятый день после того, как Мэгги и Стивен покинули Сент-Огг, между четырьмя и пятью часами пополудни, Том Талливер стоял на усыпанной гравием дорожке, ведущей к старому дому Дорлкоутской мельницы. Теперь Том был здесь хозяином: он наполовину осуществил предсмертную волю отца и долгими годами неуклонного самоограничения и упорного труда достиг былой респектабельности, составлявшей наследственную гордость Додсонов и Талливеров.