Мемориал. Семейный портрет
Шрифт:
– Совсем моего ребенка извести удумал?
– Прости.
Прошли через прихожую, вышли на террасу. Утро стояло серое, четкое, копя в себе новый дождь.
– Какой вид! Так бы смотрел и смотрел без конца!
– вздохнул Эрл.
Такой невинный, мдльчик совсем, и уголки воротника так трогательно пристегнуты на пуговичках, стоит, щупает замшелую стену, неотрывно смотрит в долину. Не больно бы ты обрадовался, мой миленький, приведись тебе такое изо дня в день, думала Мэри, и как по-дурацки упиваются янки этим семнадцатым веком, и смех и грех. Но все равно - пробилась привычная мысль, -
Все они мои дети, и даже Жорж, - вот он, кстати, вплыл лучезарно в поле зрения на краю террасы: широкополая шляпа, крапчатый галстук-бабочка, клетчатый костюм, рыжие башмаки, - набродился, сараи осматривал.
– А я куриц видаль, - объявил восторженно. Так-так, значит, Компстоллы втихаря кур разводят. Маргарет что-то рисовала на обороте конверта.
– Пойдем, глянем на этих кур, - предложил Эдвард.
– Ты идешь?
– спросили у Мэри.
– Нет уж, ребятки. Я, пожалуй, посижу. Можно и отдых дать на несколько минут своим старым ногам.
– Старая ленивая корова!
– хмыкнул Морис.
– Спасибочки на таком на вашем на добром слове, милок.
И она пошла в дом, по пути остановилась - закурить сигарету. Заприметила в гостиной довольно-таки симпатичный диванчик, остаток прежней роскоши, а, да какой угодно сойдет, лишь бы не торчать снаружи в такое утро. И все же как-то тут неуют-но, надо признаться. Страшно как-то, прямо бегут мурашки - может, даже в буквальном смысле, такие черные мурашки - и сыро, сыро. Сыро, хоть выжимай, да и немудрено, столько лет не топят как следует. В детстве всегда боялась в этой части дома одна оставаться. Только стемнеет, на главную лестницу пряником не заманишь. И днем^го тут было нехорошо. Вечно чудилось: кто-то стоит прямо за углом наверху, подстерегает, когда подниматься начнешь. В арке перед самым коридором, где густая такая тень. Стоит тихо-тихо - и ждет. "Ох ты Господи!" - чуть ли не вслух вырвалось у Мэри.
– Ты что, мам?
– встревожилась Энн.
– Мы тебя напугали?
– Ой, да. На секунду.
– Решила, это фамильное привидение явилось? Посмеялись.
– Мы вот обсуждаем, - сказала Энн, - не позвонить ли на фабрику. Честный шанс спроворить обед.
– Господи!
– Мэри засомневалась.
– Ну как это мы все вместе нагрянем.
– Отец будет рад, - сказал Томми очень серьезно.
– Он совсем один. Он мне не простит, если узнает, что вы были тут и я вас не привел.
– А вдруг другие тем временем решат возвращаться?
– И успеется. Мы пораньше поедим. В двенадцать, если хотите.
– Но ты уверен, совсем уверен, что это ничего?
– Абсолютно, - заверил Томми.
– Сейчас же сгоняем машиной на почту. Это максимум четверть часа.
На том и порешили. Мэри со вздохом отставила свою идею соснуть. Да ладно. И почему бы в конце концов не повидать старого Рэма.
Тут же стали спускаться. Мэри через лестничное окно увидела: Эдвард с Маргарет, по саду фланируют. Явно углублены в одну из своих таинственных приватных бесед. Было дело, пыталась уследить за зигзагами их отношений - давно на этом поставила крест.
Эдвард поднял взгляд, увидал Мэри. Механически ей помахал, ничуть не меняя тона на вопросе:
– Ну, и как сей последний?
– Я обречена, кажется, инструктировать молодежь.
– И это его первая вылазка?
– Ей-богу, мой друг, вы злоупотребляете моей девичьей скромностью.
Эдвард осклабился.
II
Сложив руки на сгибе зонта, голову слегка склонив, майор Чарлзуорт покорно отдавался мерному скольжению лифта, как мученик, возносящийся на небеса. У дверей квартиры миссис Верной минуту помедлил, прежде чем позвонить, кротким, смиренным жестом поднял пальцы к редким усам. Так оробел сегодня, что впору, кажется, снова отрепетировать даже те несколько слов, какие положено сказать горничной. Но дверь отворила сама миссис Верной:
– А я вас жду.
Она сегодня казалась почти веселой. Улыбалась:
– Я отпустила свою девицу с ухажером. Чай сами заварим, осилим уж как-нибудь.
Трудов, собственно, особенных и не требовалось. Все, что нужно, в готовности разложено по кружевной скатерочке. Только и дел - вскипятить воду и наполнить серебряный заварочный чайничек. Который она протянула Роналду. Он принял этот чайничек трепетно, как принимают за литургией потир. Она улыбалась, наливая горячую воду:
– Пальцы берегите, как бы не ошпарить.
И когда уже уселись друг против друга за низеньким столиком, она попросила:
– Ну, рассказывайте про четверг,
В четверг он побывал на аукционе в одном старом эссек-ском доме. Она, в последний момент выяснилось, поехать не могла. Роналд подробно описал замечательную коллекцию старинных гравюр. И были там еще стулья, просто прелестные стулья.
– Ах! Жалко, меня там не было!
– вздохнула она.
Хотелось сказать ей, что без нее весь аукцион потерял всякий смысл. Потому, мол, исключительно и пошел, что знал, как ей интересно потом будет про все про это послушать. Но выговорилось только:
– Вам, наверно, было бы интересно.
– Еще бы.
Она отхлебнула чаю; спросила:
– А в субботу на эту встречу пойдете?
– Как-то пока не уверен.
– А я не пойду, если вас не будет. Когда у вас прояснится? Она улыбалась, потешаясь, кажется, над его уклончивостью. Он слегка покраснел, но храбро ответил:
– Я, собственно, ждал, я хотел, собственно, узнать, собираетесь вы пойти или нет.
Она на него сверкнула быстрой улыбкой.
– Я вот часто думаю, - она сказала, - насколько искренне мое увлечение прошлым. Конечно, было бы страшно нудно таскаться по всем этим достопримечательностям одной.
Он почувствовал, что лицо его выдает. Промямлил:
– Приятно с кем-то сопоставлять впечатления. Снова она улыбнулась:
– Вы должны обещать, что никогда не бросите меня.
И весело рассмеялась. Он рассмеялся тоже. Подделываться под нее - что еще оставалось. Удерживая голос на легких, даже галантных нотах, ответил:
– Да, миссис Верной, я вам обещаю.
Она налила ему еще чашечку чаю. Глядя с улыбкой прямо ему в глаза, без смущания:
– Я давно уже собиралась вас просить об одной милости. Сердце у него подпрыгнуло и покатилось: