Мемуары мертвого незнакомца
Шрифт:
— Просто я вспоминаю, как плакал мой младший брат, когда болел, и становится больно.
— Я тебе открою тайну, Дато, дети постоянно плачут. Особенно грудные. Да и потом замолкают лишь на время. Если не плачут, то орут. Оно тебе надо?
— Да, — твердо ответил Давид. — Я хочу детей.
— Черт… Все же было так хорошо! — Она откинулась на спину и зажмурилась. — Я не представляю себя в роли матери… Это не нравится мне категорически.
— Я думаю, из тебя выйдет отличная мама, — мягко сказал Дато и поцеловал жену в висок.
— Ладно, дай мне привыкнуть к этой мысли.
— Недели
— О нет…
— О да! Я бы прямо сейчас заделал тебе ребеночка, но мы выпивали. А я хочу здоровую дочку.
— А если у нас не получится?
— Усыновим.
И так решительно он это сказал, что Карина поняла — ей не отвертеться. Матерью ее все равно сделают. Своего или чужого ребенка! Тогда уж пусть лучше будет свой.
Карина забеременела спустя семь месяцев. Когда это произошло, она тут же узнала без тестов и похода к врачу. Рвать ее стало с первого дня задержки. Обоняние обострилось, и она улавливала такие нюансы запахов, что от любых продуктов ее тошнило: фрукты все были с гнильцой, колбаса несвежая, йогурты прокисшие. Карина надеялась, что вскоре это пройдет. Но не тут-то было! Ее выворачивало несколько раз в день. Плюс к этому появилась аллергия, как следствие — сыпь и краснота. Стали отекать и распухать ноги. Весь организм Карины протестовал против беременности. Не только разум — тело не желало материнства. И исторгло-таки из себя плод. У Карины случился выкидыш на сроке три с половиной месяца.
Она долго валялась в больнице, приходя в себя. Ее мучили слабость и головные боли. Врачи недоумевали, что с пациенткой такое. Никаких осложнений после выкидыша она не получила. Но Карина знала, в чем причина ее недомогания. Она самой себе поставила диагноз: депрессия, и нашла ей причину. Нет, не выкидыш был ею. До депрессии ее довело понимание, что у них с Дато ничего не выйдет. Они вынуждены будут расстаться. Потому что ему нужны дети, а ей нет. Еще раз пройти через ад беременности, да еще от начала до конца, от первого до девятого месяца, она себя не заставит. Как и воспитывать чужих детей. Значит, нужно разводиться. Отпускать Дато. Дать ему шанс создать новую семью, полноценную в его понимании, пока он молод…
Но как сделать это, когда любишь?
О ее терзаниях Дато узнал спустя год, когда получил письмо от уже бывшей жены. Они прожили еще полгода и расстались по инициативе Карины. Она нашла себе другого мужчину, немолодого, известного в литературном мире, и ушла к нему. С ним Карине было проще. Один род деятельности, общие интересы и, что самое главное, обоюдное нежелание иметь детей. У нового мужа уже были две взрослые дочки и даже внук, все они жили в Америке, и отец-дед виделся с ними крайне редко. В письме Карина и об этом написала. А в постскриптуме — «Все это я сделала ради твоего же блага!»
— Переживал развод? — спросил Балу, о котором Дато, погрузившись в воспоминания, на время позабыл.
— Очень сильно. Ломало меня года полтора, не меньше.
— Любил?
— Да.
— А она?
— И она.
— Тогда почему развелись?
— Такое бывает, Балу. Когда два любящих друг друга человека разбегаются.
— Только с тобой, Дато.
— Что ты имеешь в виду?
— Я помню Машу. С ней была та же история.
— Она
— Ты не прав в главном.
— И в чем же?
— Когда любишь — прощаешь.
— Ты бы простил?
— Я сделал это. Жена ушла от меня к другому. Я вернул ее… беременную.
— От тебя?
— От него.
— Значит, дочка не твоя?
— Моя. Пусть и зачатая от чужого семени.
— Никогда бы не подумал, что ты способен на это…
— Ты помнишь меня мальчишкой. Тогда я был таким, как ты. Категоричным. Но я взрослею и мудрею…
— Хочешь сказать, я все тот же глупый юнец?
— Похоже на то, — улыбнулся Балу и подмигнул ему.
— С женой все было гораздо сложнее, чем с Машей. Видишь ли, она не хотела детей.
— Разве существуют такие женщины?
— Представь себе.
— Тогда беру свои слова обратно. Ты сделал все правильно. Дети — это наивысшее счастье. Хочешь, своих покажу?
Дато кивнул. Балу полез в карман. Давид думал, за телефоном. Но оказалось, за бумажником. Друг хранил изображение детей по старинке: за прозрачной пленкой одного из отделений. На фото мальчик и девочка сидели в обнимку. Пацан худой, ушастый, улыбчивый. Очень обаятельный. Девочка пухлая, серьезная, с надутыми губками.
— Дочка на тебя похожа, — удивился Дато.
— Не говори! — расхохотался Балу. — Как будто плоть от плоти моя.
— Красавицей вырастет.
— Дожить бы только до этого, — вздохнул друг.
— Что за пессимизм, Балу? Конечно, доживешь.
— Кто знает… Мне уже за сорок. И сердечко пошаливать стало. Иногда так зайдется, что валидол под язык класть приходится. В этом минус позднего отцовства. Можешь не дожить до свадьбы детей. А тем более до внуков. Я тут к гадалке сходил. Она руку мне посмотрела, карты раскинула. И успокоила. Сказала, до девяноста лет жить буду.
— Значит, не стоит беспокоиться…
— Точно! И давай выпьем за долголетие!
Балу снова наполнил стаканы, и они подняли их с традиционным возгласом: «Гау-марджос!»
Глава 2
Она стояла перед зеркалом и задумчиво смотрела на свое отражение. Взгляд медленно блуждал по лицу, задерживаясь то на глазах, то на щеках, то на губах, пока не переместился на шею. Маша вытянула ее. Но все равно две горизонтальные морщины не разгладились.
— Когда я успела так состариться? — спросила она у отражения. — Откуда взялись эти трещинки? — Она провела пальцем по лбу. Трещинками ее бабушка называла морщины. — Престарелая дебютантка… Смешно!
Маша стянула с волос резинку и кинула ее в свое отражение.
— Некрасивая… дура! — сказала она ему. Эта фраза прицепилась к ней в прошлом году. Она ездила на отдых в Камбоджу, и там на рынке один из аборигенов, пытаясь впарить ей какой-то товар, все приговаривал: «Красивая, красивая!» Когда же Маша не пожелала ничего купить, он бросил ей вслед: «Некрасивая… дура!» Это показалось ей смешным, а не обидным, и «комплимент» запомнился.