Мемуары

де Рец Кардинал

«Мемуары» Реца, при всех отдельных неточностях, содержат, конечно, и неоценимый, с познавательной точки зрения, огромный историко-культурологический материал, неизмеримо обогащающий наши представления о Франции эпохи Фронды. Но очень важно и другое. Рец, будучи гениальным художником, сумел неподражаемо воспроизвести атмосферу времени. Этого ему удалось достичь чисто художественными средствами, умением выбрать выразительную деталь, сделав описание событий зримым, придав некоторым сценам истинно театральный размах и рельефность, найдя для воспроизведения динамизма пережитых событий необходимый повествовательный ритм. Скажем, о бурном взрыве народного возмущения 26 — 28 августа 1648 г., вызванного содержанием под арестом парламентского советника Брусселя, нагляднее каких-либо [677]цифровых выкладок о количестве возведенных баррикад говорят отдельные штрихи, которыми Рец расцвечивает свое повествование: пяти-шестилетние дети, размахивающие кинжалами, которые их матери им доставляют, огромная пика (времен Столетней войны, как с улыбкой замечает коадъютор), которую не несет, а «волочит мальчонка лет десяти» и т. д. А что способно лучше воспроизвести аристократически-романтический аспект Фронды, чем, скажем, сцена,

которую Рец мастерски описывает и которую он сам же с не меньшим мастерством аранжировал, когда в Парламенте велись сложные переговоры о назначении командующего войсками Фронды. Коадъютор намерен вызвать у парижан прилив восхищения своими аристократическими вождями, создать некий апофеоз трогательного единения разнородных сил. Он спешно отправляется за герцогиней де Лонгвиль (сестрой Великого Конде) и за женой герцога Буйонского и в торжественной обстановке привозит их с их детьми к зданию Ратуши. Предоставим далее слово самому Рецу: «Представьте же себе на крыльце Ратуши двух этих красавиц, еще более прекрасных оттого, что они казались неубранными, хотя на самом деле туалет их был тщательно обдуман. Каждая держала на руках одного из своих детей, таких же прекрасных, как их матери. Гревская площадь была запружена народом, взобравшимся даже на крыши. Мужчины кричали от восторга, женщины плакали от умиления».

Примечательно, далее, мастерство, которое Рец демонстрирует, воспроизводя сложные, преисполненные драматизма коллизии, в которые оказывается втянуто множество действующих лиц. Возможно, самый выразительный пример тому — страницы, на которых изображено столкновение, едва не переросшее в кровавое побоище, между принцем де Конде, сопровождаемым толпой вооруженных приверженцев, и коадъютором с приведенными им с собой сторонниками — в стенах Большой палаты Дворца Правосудия 21 августа 1651 г. (Именно в ходе этого столкновения Ларошфуко пытался убить Поля де Гонди, удавив его между створками дверей, ведущих в Большую палату). В ожидании этого столкновения художественное мастерство Реца проявилось особенно ярко. Естественно и органично сочетается здесь раскрытие основной стратегической линии развития конфликта, едва не переросшего в баталию, и рельефность в обрисовке его отдельных звеньев и эпизодов. В повествовании Рецу удается сохранять равновесие между характеристикой поведения протагонистов конфликта, действующих лиц второго плана и составляющей фон массы — толпы вооруженных шпагами и кинжалами вояк, с одной стороны, и группы парламентских магистратов, напряженно наблюдающих за развитием конфликта и в самые драматические его минуты бросающихся гасить его пламя — с другой. Событийный ряд, воспроизведение кратких, выразительных реплик действующих лиц, размышления Реца об их поведении — все это сменяется как в калейдоскопе, но при этом сохраняется цельность стремительного, и при этом ровного, повествовательного ритма. Так обнажается одна из наиболее существенных сторон художественного дара Реца.

[678]Все современники Реца, писавшие о нем (в том числе и Ларошфуко, и аббат де Шуази в своих мемуарах) отмечают удивительный талант кардинала как рассказчика. «Мемуары» Реца наглядное тому подтверждение. Форма, избранная автором, — повествование, обращенное к живому адресату, становящемуся как бы непосредственным слушателем и своеобразным собеседником, усиливает эффект превращения письменного текста в речь-рассказ. С особенной очевидностью этот дар проявляется, когда на авансцену выходит вереница авантюрных приключений (например, история головокружительного побега Реца из заточения в замке маршала де Ла Мейере в Нанте).

Важнейшую роль в «Мемуарах» Реца играет психологический анализ. Он пронизывает всю ткань произведения. Рец обладал не только богатым воображением, эмоциональной восприимчивостью, но и владел мастерством живописной детали. В не меньшей степени он — тончайший аналитик. Примат психологического анализа в «Мемуарах» определяется в какой-то мере самой концепцией исторического процесса у Реца. Согласно его убеждению, этим процессом движут выдающиеся личности или, по крайней мере, личности, занимающие высокие государственные посты. Чтобы направлять ход истории, нужно проникнуть во внутренний мир, в сокровенные помыслы этих личностей, а также точно рассчитать свои собственные поступки. И в этом отношении «Мемуары» Реца значительно возвышаются над описательными по преимуществу мемуарами-хрониками его современников. Немалое место в «Мемуарах» занимает анализ поведения самого Реца — рационалистический в своей основе. Рец признается в своих поступках, иногда, не щадя себя, называет их глупостями, указывает на допущенные им непростительные ошибки, чаще всего вызванные переоценкой своих сил или опрокидывающим все предварительные расчеты эмоциональным порывом, вспышкой самолюбия, жаждой славы, аристократической гордостью. Как уже отмечалось, Рец острее, чем большинство его современников, понимает склад ума и нравственный облик своих соратников и своих противников — протагонистов Фронды.

Психологические наблюдения автора «Мемуаров» связаны не только с осмыслением отдельных конкретных ситуаций и вытекающих отсюда решений. Концентрируя эти соображения, он обобщает их в духе столь распространенного в его эпоху в среде светской элиты жанра — жанра «портретов». Особенно примечательна та галерея «портретов», которую Рец создал, приступая к описанию событий, последовавших за окончательным формированием Парламентской Фронды, и как бы откликаясь на литературные запросы своей собеседницы-адресата. Портреты эти не одинаковы по характеру и объему. Портрет принца де Конде выписан как бы в монументально-апофеозной манере. Он явно идеализирован. Рец оставляет в стороне крупные недостатки, отличавшие великого полководца: его невероятную заносчивость, грубость, ненасытную жадность и т. п. В некоторых портретах на первый план выступают противоречия [679]изображаемой личности. Так, в характеристике герцога Гастона Орлеанского, с которым Рец был особенно близок, которого знал досконально, замечательно показано, как один, но коренной моральный изъян, — в данном случае малодушие, может свести на нет все остальные достоинства в общем незаурядной личности. Но особенно знаменателен, по своей внутренней структуре и стилистической отделке, убийственный, сатирически острый словесный портрет королевы-регентши Анны

Австрийской, самого могущественного и самого опасного из недоброжелателей Реца. В этом портрете, предельно отточенном и лаконичном по своей языковой фактуре, раскрывается противоречие между видимостью и сущностью. Раскрывается оно (как и в «Максимах» Ларошфуко) путем сопоставления двух как будто рядоположенных, но на самом деле глубоко отличных качеств. Это показательно и для стиля Реца в целом, и для художественного мироощущения эпохи: мышление и изображение через антитезы.

Портрет этот заслуживает, чтобы привести его полностью: «Королева обладала более, нежели кто-нибудь из тех, кого я знал в жизни, умом такого рода, какой был необходим для того, чтобы не казаться глупой людям, ее не знавшим. Желчности в ней было более, нежели высокомерия, высокомерия больше, нежели величия, наружных приемов более, нежели истинных чувств, беспечности в денежных делах более, нежели щедрости, щедрости более, нежели корысти, корысти более, нежели бескорыстия, пристрастия более, нежели страсти, жестокости более, нежели гордости, злопамятства более, нежели памятливости к добру, притязаний на благочестие более, нежели благочестия, упрямства более, нежели твердости, и более всего поименованного — бездарности».

Следует обратить внимание на построение этого портрета — шедевра сатиры, преисполненной сарказма. Первая фраза служит как бы увертюрой, в которой уже заложена основа окончательного вывода: речь идет об уме, призванном служить прикрытием безграничной глупости. Затем следует детализация, которая должна аргументировать эту посылку. При этом Рец продвигается от изображения внешних проявлений поведения к качествам глубинным. В итоге приговор: полная несостоятельность. За блестящей видимостью обнажается мелкая в своей банальной заурядности и никчемности натура. Подхват одного из звеньев антитезы в следующей паре создает впечатление непрерывной логической цепочки, неумолимо ведущей от посылки «ум, призванный служить прикрытием глупости», к заключительному выводу: «полная бездарность».

Из традиционных для прозы XVII в. приемов, проникнутых рационалистическим духом, Рец, помимо тщательно сконструированных речей и портретов, обильно прибегает к сентенциям, сжатым в лапидарные формулы обобщениям жизненного опыта. Таких сентенций, напоминающих максимы Ларошфуко (возможно, менее отточенных по форме, но несомненно более многообразных по проблематике) в «Мемуарах» Реца несметное количество. Вот несколько выбранных наугад примеров: «...ум в великих делах ничего не стоит без мужества»; «...самая большая беда [680]междоусобицы в том и состоит, что ты оказываешься в ответе даже за те злодеяния, каких не совершал»; «Ничто так не обесценивает достоинства человека великого, как неумение угадать решительную минуту своей славы»; «...страх, когда он доходит до известной точки, производит то же действие, что и смелость»; «Одно из главных неудобств в обращении с властителями состоит в том, что ради их же собственного блага ты зачастую вынужден давать им советы, не имея возможности открыть им истинные причины, тебя к этому побуждающие»; «...я всегда полагал, что ежели ты поставлен в необходимость сказать то, что не может быть по нраву твоему собеседнику, ты должен постараться придать своей речи по наружности как можно более искренности, ибо это единственный способ ее подсластить»; «Когда имеешь дело с народом, должно принимать особенные меры предосторожности, ибо он, как никто другой, склонен к переменчивости, но меры эти должно тщательно скрывать, ибо он, как никто другой, склонен к недоверию»; «...величайшая слабость человеческая — тешить себя убеждением, будто и другим присущи твои пороки»; «...я уверен, что публичное поругание честности и есть... главнейший источник наших революций»; «...тот, кто собирает толпу, непременно ее бунтует»; «...когда революционные бури столь велики, что поддерживают умы в непрестанном кипении, умелый игрок, первым ловко бросивший мяч, всегда встречает сочувствие»; «...клевета, если она не вредит своей жертве, непременно оказывает ей услугу»; «Почти во всех случаях жизни важно не то, что ты делаешь, а как ты это делаешь»; «...всего важнее с детства узнать, что большая часть друзей сохраняет нам верность только до тех пор, пока нам улыбается счастье»; «Нет на свете ничего прекраснее, нежели оказывать благодеяние тем, кто тебя предал, но нет, на мой взгляд, ничего более постыдного, нежели принимать благодеяния от предателей» и т. д. и т. п.

В стиле Реца-мемуариста можно обнаружить различные напластования. Он многоаспектен, как непроста, многопланова и личность самого писателя. Одна из его наиболее важных отличительных черт — это поразительное сочетание спонтанности письма, придающая последнему характер живой речи, с умением автора внутренне дисциплинировать себя, строго соблюдать четкость формы целого, архитектоническую уравновешенность отдельных составных его частей. Еще важнее другое: при всем следовании традиции и литературной моде слог Реца неповторимо индивидуален в своей мужественной емкости и смелой, раскованной выразительности. Он несет на себе неизгладимую печать личности автора «Мемуаров» и тем самым одухотворяет образ главного героя произведения, сближает его с читателем. Это принципиальный момент: «Мемуары» Реца стоят особняком во французской прозе XVII в.; их нельзя заключить в рамки ни модели барокко, ни модели классицизма, хотя определенные точки соприкосновения с обеими этими эстетическими системами несомненно существуют.

А. Бертьер прав, подчеркивая значение проблемы индивидуальности в [681]«Мемуарах» Реца 28. Глубинный идейный стержень этого произведения — история ожесточенной борьбы личности за право на самоутверждение, за раскрытие всех своих потенциальных возможностей: в лоне семьи — против произвола отчей воли, в лоне церкви — против оков ее моральных предписаний, наконец, на общественном поприще — сначала против укрепляющегося деспотизма самодержавия, а затем за овладение властью и за сохранение своего достоинства. Так, произведение Реца, далеко перерастая в значимости рамки своей эпохи и прежде всего Фронды и ее перипетий, подхватывает духовные импульсы, восходящие к Возрождению, и, одновременно поднимая одну из так называемых «вечных» тем, бросает луч далеко в будущее, обеспечивая себе непреходящую эстетическую ценность. Поль де Гонди, такой, каким он обрисован кардиналом де Рецем, мысленно обращающимся к своему прошлому, и Жюльен Сорель Стендаля, при всех своих социальных различиях, — люди сходной породы.