Мемуары
Шрифт:
Бастилия
Сен-Лазар
Одна из многочисленных карикатур на представителей буржуазии, составлявших
армию Фронды
Герцог Орлеанский (Месье)
Принц
Герцогиня be Шеврёз
В эту самую пору герцогиня Буйонская и открыла мне, что принц де Конде решил принудить Короля возвратиться в Париж; когда герцог Буйонский подтвердил слова жены, я, со своей стороны, решил заслужить честь этого возвращения, которого, сказать правду, весьма желал народ и которое к тому же впоследствии должно было укрепить нашу силу, хотя вначале, казалось, ее ослабит. Для этой цели я воспользовался двумя средствами: во-первых, я словно ненароком довел до сведения двора, что фрондеры как нельзя более опасаются возвращения Короля; во-вторых, чтобы этому поверил также и Кардинал, я поддерживал переговоры, которые он не упускал случая различными путями возобновлять каждую неделю, и усыплял таким образом все его подозрения; тут мы проявили изрядную хитрость. Я постарался, чтобы герцог де Бофор действовал в этом вопросе от собственного имени, ибо, скажу не хвалясь, был уверен: Мазарини решит, что проведет его с большей легкостью, нежели меня. Но поскольку г-н де Бофор, а точнее, Ла Буле, которому герцог во всем открылся, увидел, что для продолжения переговоров надобно ехать в Компьень, он не захотел, чтобы герцог туда отправился: то ли он и в самом деле думал, как он уверял, будто для герцога это слишком опасно, то ли зная, что я не намерен допустить, чтобы тот из нас двоих, кто окажется в Компьене, увиделся с Кардиналом, он не мог позволить Бофору сделать шаг, столь противный надеждам на примирение герцога с Мазарини, которые герцогиня де Монбазон, чьим преданным другом был Ла Буле, неустанно внушала двору.
Откровенность герцога де Бофора с Ла Буле сильно меня обеспокоила, ибо, совершенно уверенный в коварстве Ла Буле, равно как и в коварстве его приятельницы, я понимал, что притворные переговоры с двором, которые я замыслил, окажутся теперь не только бесполезными, но и весьма опасными. И, однако, обойтись без них было нельзя; судите сами, сколь невыгодно было нам предоставить честь возвращения Короля Кардиналу или принцу де Конде, ведь они, без сомнения, не преминули бы использовать это для доказательства правоты Кардинала, который утверждал всегда, будто мы противимся возвращению Его Величества. Президент де Бельевр, с которым я поделился своими сомнениями, сказал мне, что, поскольку герцог де Бофор нарушил тайну, могущую меня погубить, я вправе сохранить от него тайну, могущую его спасти; речь идет о судьбе партии; г-на де Бофора следует обмануть для его же блага, и, если я предоставлю ему, де Бельевру, свободу действий, он еще до наступления ночи исправит все зло, которое г-н де Бофор причинил нам разглашением тайны. Де Бельевр посадил меня в свою карету и привез к герцогине де [225]Монбазон, у которой г-н де Бофор проводил все вечера. Вскоре туда явился и сам герцог; де Бельевр повел себя так ловко, что и в самом деле исправил содеянное зло. Он уверил герцогиню и г-на де Бофора, будто убедил меня, что и в самом деле пора подумать о примирении; благоразумие требует еще до возвращения Короля в Париж хотя бы приступить к переговорам, и, поскольку речь идет о возвращении Короля, переговоры должен вести один из нас двоих — то есть герцог де Бофор или я. Г-жа де Монбазон, при первых же словах де Бельевра, тотчас за них ухватилась и, вообразив, будто мы и впрямь намерены вести переговоры, а, стало быть, поездка в Компьень более не грозит опасностью, объявила, и даже с поспешностью, что лучше будет, если туда поедет герцог де Бофор. Президент де Бельевр привел десятка полтора доводов, из которых ни в одном не видел смысла сам, чтобы доказать ей, что это было бы весьма неуместно; в этом случае я заметил, что ничто так не убеждает людей неумных, как то, чего они не могут понять. Де Бельевр даже намекнул им, что, может быть, было бы кстати, чтобы я, оказавшись в Компьене, согласился встретиться с Кардиналом. Г-жа де Монбазон, которая через различные каналы поддерживала или, скорее, полагала, что поддерживает, сношения с обеими сторонами, причем с каждой через особого посредника, уведомила двор об этом замысле через маршала д'Альбре, приписав себе, как мне рассказали впоследствии, его честь; это похоже на правду, ибо Сервьен как раз в эту самую пору, словно в урочный час, вновь завел со мной переговоры. Я на всякий случай откликнулся на них так, как если бы был уверен, что г-жа де Монбазон уже уведомила обо всем двор. Я не давал обещания непременно увидеться в Компьене с Кардиналом, потому что твердо решил его не видеть, но намекнул Сервьену, что, может быть, с ним увижусь; мне было ясно: только в надежде на то, что подобная встреча очернит меня в глазах народа, Кардинал согласится на поездку, которая может внушить народу, что я причастен к возвращению Короля в Париж, ибо по лицу Сервьена, более нежели из его слов, я понял, что возвращение это вовсе не столь противно желаниям Кардинала, как полагают в Париже и даже при дворе. Разумеется, в беседе с Сервьеном я забыл упомянуть, что намерен говорить об этом возвращении с Королевой. Он в великой радости отправился в Компьень сообщить о моем приезде; однако друзья мои, когда я поделился с ними своими планами, обрадовались куда меньше: они решительно восстали против них, ибо полагали, что мне грозит великая опасность. Я заставил их умолкнуть, объявив, что необходимое не может быть опрометчивым. Ночь я провел в Лианкуре, где хозяева дома всеми силами старались убедить меня возвратиться в Париж, и назавтра прибыл в Компьень к утреннему туалету Королевы.
Когда я поднимался по лестнице, маленький человечек в черном 207, ни разу не виденный мною ни прежде того, ни после, сунул мне в руку записку, в которой крупными буквами было выведено: «Если вы войдете к Королю, вы погибли». Я уже вошел — отступать было поздно. Поскольку я целый и невредимый пересек караульню, я решил, что опасность [226]миновала. Королеве, которая приняла меня весьма любезно, я сказал, что явился засвидетельствовать ей мое высокопочтение и готовность парижской Церкви служить их Величествам всем, к чему ее обязывает долг. Далее я вставил в свою речь все необходимое для того, чтобы иметь право сказать впоследствии, что я настоятельно убеждал Короля вернуться. Королева изъявила мне всевозможное расположение и даже казалась весьма довольной моими речами; но когда она завела разговор о Кардинале и почувствовала, что, несмотря на усердные
Сервьен рассказал однажды маршалу Клерамбо, что аббат Фуке предложил Королеве убить меня в доме Сервьена, куда я приглашен был обедать. «Я подоспел вовремя, — добавил он, — чтобы предотвратить беду». Герцог Вандомский, который явился к Сервьену после обеда, стал торопить меня уехать, уверяя, что против меня строят злодейские козни, но слова герцога Вандомского ничего не значат, ибо мир не знал другого такого враля.
Я возвратился в Париж, добившись всего, чего желал. Я рассеял подозрения, будто фрондеры противятся возвращению Короля; ненависть, вызванную отлагательством, я обратил против Кардинала; а честь быть главным виновником возвращения обеспечил себе; наконец, я бросил вызов Мазарини в самом его царстве. На другой день сочинен был листок, который превозносил все мои заслуги. Президент де Бельевр объяснил г-же де Монбазон, что особые обстоятельства, открывшиеся мне в Компьене, принудили меня отказаться от прежнего намерения свидеться с Кардиналом. Я легко убедил в том же герцога де Бофора, довольного успехом, какой моя поездка заслужила в народе. Окенкур, принадлежавший к числу наших друзей, в тот же день учинил против Кардинала какую-то дерзость, подробности которой я уже забыл и которую мы приукрасили как могли 208. Словом, мы почувствовали явственно: того, чем потешить воображение народа, нам хватит еще надолго, а в подобного рода делах это самое главное.
По возвращении принца де Конде в Компьень двор принял решение вернуться в Париж и объявил о нем. Короля встретили так, как в Париже всегда встречали и будут встречать королей 209, то есть восторженными криками, верить которым может лишь тот, кто любит обольщаться. Королевский прокуроришка из Шатле, несколько поврежденный в уме, нанял за плату десятка полтора женщин, которые у ворот предместья кричали: «Да здравствует Его Высокопреосвященство!», и Его Высокопреосвященство, сидевший в карете Короля, вообразил себя хозяином Парижа. По истечении четырех дней он понял, что жестоко ошибся. Пасквили продолжали множиться. Мариньи с удвоенной энергией взялся за песенки; фрондеры еще выше подняли головы. Мы с г-ном де Бофором [227]иногда появлялись на улицах в сопровождении одного лишь пажа на запятках кареты, а иногда в сопровождении пятидесяти лакеев и сотни дворян. Мы разнообразили наши выходы, сообразуясь с тем, что, на наш взгляд, могло более понравиться зрителям. Придворные, которые поносили нас с утра до вечера, старались, однако, подражать нам на свой лад. И не было среди них ни одного, кто не обратил бы себе на пользу оплеушины— это словечко пустил президент де Бельевр, — которыми мы награждали министра; принц де Конде, который в отношении Кардинала был на них либо слишком скуп, либо слишком щедр, продолжал выказывать Мазарини презрение, на мой взгляд чрезмерное, когда речь идет о человеке, которого собираешься оставить в должности первого министра.
Поскольку принц де Конде был недоволен тем, что ему отказали в звании адмирала, принадлежавшем прежде покойному его шурину, Кардинал все надеялся улестить его, предложив ему взамен что-нибудь другое, но желая притом отделаться одними обещаниями. Так, он предложил Принцу, что Король приобретет для него графство Монбельяр, обширное владение на границе между Эльзасом и Франш-Конте, и поручил Эрбалю завести о том переговоры с владельцем, которым был один из младших отпрысков Вюртембергского дома. В ту пору утверждали даже, будто сам Эрбаль уведомил принца де Конде, что имеет тайное поручение стараться, чтобы переговоры потерпели неудачу. Не знаю, справедливы ли эти слухи 210, я все забывал спросить о них у принца де Конде, хотя раз двадцать имел намерение это сделать. Несомненно, однако, что Принц был недоволен Кардиналом и со времени своего возвращения не только самым дружеским образом обходился с Шавиньи, заклятым врагом Мазарини, но даже положил гнев на милость в отношении фрондеров. В частности, со мною он держался куда более дружески и доверительно, нежели в первые дни мира; он более прежнего ладил со своим братом и сестрой. Кажется, именно тогда, хотя я не решусь это утверждать, не полагаясь вполне на свою память, он вверил принцу де Конти Шампань, губернатором которой тот числился до сих пор лишь по имени. Он приблизил к себе аббата Ла Ривьера, согласившись, чтобы принц де Конти, которого, по мнению принца де Конде, сразу сделали бы кардиналом, если бы Принц замолвил за него словечко, уступил аббату шапку, хлопотать о которой в Рим отправлен был рыцарь Мальтийского ордена д'Эльбен 211.
Все эти шаги отнюдь не уменьшили подозрительности Кардинала, еще усилившейся из-за того, что герцог Буйонский, человек глубокого ума, которого обидел двор, стал преданным сторонником принца де Конде; но в особенности она усилилась, когда Кардинал вообразил, будто принц де Конде поддерживает волнения в Бордо, — город, угнетаемый герцогом д'Эперноном, человеком крутым и бездарным, с одобрения местного парламента взялся за оружие под начальством Шамбре, а позднее Совбёфа. Бордоский парламент отправил в парижский Парламент своего советника по имени Гийоне, и тот не выходил от герцога де Бофора, которому все, что казалось смелым, представлялось прекрасным, и все, что казалось [228]таинственным, представлялось разумным. Я сделал что мог, чтобы помешать выставлять эти встречи напоказ — проку от них не было никакого, а повредить нам они могли по тысяче причин; я недаром упоминаю об этом, рассказывая о принце де Конде, ибо он говорил со мной об этих совещаниях герцога де Бофора с Гийоне, не скрывая раздражения, а это свидетельствует о том, что он был далек от мысли разжигать мятеж в Гиени. Но Кардинал был убежден в противном, потому что Принц, чьи намерения в отношении монархии всегда были благородными и искренними, склонен был к соглашению с бордосцами, полагая, что не следует рисковать столь важной и столь беспокойной провинцией, как Гиень, ради прихоти д'Эпернона. Один из главных пороков кардинала Мазарини в том и состоял, что он никогда не верил ни в чьи благородные намерения.
Поскольку принц де Конде желал привлечь к себе всех членов своей семьи, он полагал, что совершенно удовлетворить герцога де Лонгвиля он может, лишь заставив Кардинала исполнить данное герцогу при заключении Рюэльского мира обещание, — уступить ему Пон-де-л’Арш 212, который в соединении со старой Руанской крепостью, с Каном и Дьеппом, был далеко не лишним для губернатора Нормандии. Кардинал заупрямился, да так, что о своем нежелании пойти на уступки рассказывал первому встречному. Принц, увидя его однажды во время приема у Королевы, заметил, что тот держится надменнее обычного, и довольно громко бросил ему, выходя из кабинета Королевы: «Прощайте, Марс!» Случилось это в одиннадцать часов вечера, незадолго до ужина Королевы. Я узнал об этом, как и весь город, четвертью часа позднее. На другой день в семь часов утра, направляясь в Отель Вандом за герцогом де Бофором, я встретил его на Новом мосту в карете герцога Немурского, — тот вез г-на де Бофора к своей жене, которую брат нежно любил. Герцог Немурский в ту пору был еще приверженцем Королевы, и, поскольку ему известна была сцена, разыгравшаяся накануне, он задумал убедить г-на де Бофора выступить в этом случае на ее стороне. Герцог де Бофор охотно согласился, тем более что г-жа де Монбазон склоняла его к этому же до двух часов ночи. Зная его как свои пять пальцев, я не должен был бы удивляться его недальновидности; признаюсь, однако, что я был весьма удивлен. Я стал доказывать ему со всем жаром, на какой был способен, что ничего глупее нельзя придумать; предложив свои услуги принцу де Конде, мы ничем не рискуем, а предложив их Королеве, рискуем всем: стоит нам сделать этот шаг, как принц де Конде помирится с Мазарини, который примет его с распростертыми объятиями, поскольку ему важно иметь такого союзника, как принц де Конде; к тому же Кардинал сможет тогда внушить народу, будто удержался у власти благодаря фрондерам, а это ему выгодно, ибо совершенно погубит нас в общем мнении; если же мы предоставим себя в распоряжение Принца, мы, в худшем случае, останемся в нынешнем нашем положении с той, однако, разницей, что приобретем в глазах публики еще одну заслугу, благодаря еще одной попытке одолеть ее врага. Доводы эти, на которые и впрямь возразить было нечего, убедили герцога де [229]Бофора. После обеда мы отправились в Отель Лонгвиль, где нашли принца де Конде в покоях его сестры. Мы предложили ему свои услуги. Вам нетрудно вообразить, как нас приняли; мы отужинали вместе с ним у Прюдомов, где по всем правилам ораторского искусства воздали хвалу Мазарини.