Меншиков
Шрифт:
— А куда его вывозить?
— Вот в этом и толк, что надобно пробиваться к морям.
— Как пробиваться?
— Получимся, осмотримся, — тогда видно будет.
13
Рижский губернатор граф Дальбер, правоверный католик, даже веровал как «образцовый» солдат: чтобы быть «спасённым» — слепо исполнял предписанные папой обряды, имея в виду, что папа, наместник Христа, ответствен за спасение всех верующих. Он как бы главнокомандующий в этих
Долго ломал голову этот уравновешенный, самодовольный, прусской школы служака над тем, как встретить русских послов. Не часто приходилось ему ломать голову, обдумывая что-либо серьёзное. Жил и действовал он по уставам, наставлениям, приказам, инструкциям, положениям.
И, когда ему приходилось вести разговор о пунктах, параграфах сих документов, его суровое, обветренное лицо хорошо скрывало внутреннюю пустоту. Однако стоило графу натолкнуться на что-либо выходящее из круга прочно усвоенных им прямых служебных обязанностей, как его холодные глаза под густыми, сросшимися бровями и пробритый вверху и потому казавшийся в меру высоким морщинистый лоб переставали служить ширмой. Тогда оставались только мундир, снаряжение да выписанный из Парижа огромный, пепельного цвета парик.
— Я не получил никаких инструкций насчёт того, как встретить прибывших к нам русских послов, — говорил он, обращаясь к своим штаб-офицерам, — посему считаю своей обязанностью не нарушать строгого инкогнито русского государя. Русские направляются не к нашему королю, следуют проездом, — отчеканил Дальбер, уставив в одну точку холодные стекляшки-глаза, — и я не считаю удобным ни наносить им визиты, ни приглашать их к себе. Вас, господа, прошу помнить: укрепления Риги для русских строго запретны… Следить! — поднял палец. — Не допускать никого, никуда!..
Всё бы сошло, однако, более или менее гладко, но русские, особенно сам Пётр, обратили исключительное внимание на укрепления. Меншиков пытался измерить высоту крепостных валов Риги, глубину рвов. Пётр зарисовывал инженерные сооружения.
И тогда произошли крайне неприятные столкновения. Часовые и крепостные патрули кричали на русских, грозили применить холодное оружие, предупреждали, что будут стрелять…
Граф Дальбер предложил Лефорту, как главе посольства, запретить русским осматривать крепость и даже издали смотреть на неё в зрительную трубу.
— Вы, как француз, — сказал он, — хорошо понимаете, что не может быть большей ошибки, чем неправильно оценить способности русских совать нос, куда не положено.
Лефорт возразил:
— А я полагаю, что не может быть большей ошибки, чем неправильно оценить способность и силу России стоять твёрдо на защите своих рубежей.
Словом, губернатор перестарался.
За послами стали следить как за лазутчиками. Рижские лавочники, словно сговорившись, начали брать с русских втридорога за продукты. Для Петра Рига стала «проклятым местом». О своей жизни там он писал: «Здесь мы рабским обычаем жили… зело здесь боятся, и в город, и в иные места, и с караулом не пускают, и мало приятны».
Не забыл Пётр упомянуть и о том, как торговые люди «лаются» в Риге за «копейку» и «жмутся и продают втрое».
С
Однако, невзирая на все препоны, чинимые Дальбером, Меншиков всё же разведал и доложил Петру и о численности гарнизона крепости, и об укреплениях: рвах, фортах, контр-экскарпах, — что укреплено гораздо и что недоделано, — и даже добыл образец солдатского снаряжения.
Переправившись на лодке через Двину, Пётр 10 апреля, тремя днями прежде послов, прибыл в Митаву.
За Двиной, в Курляндии, — другой приём.
Герцог Курляндский Фридрих-Казимир встретил русских путешественников особо радушно. Три недели Пётр пробыл в Митаве: был в гостях у герцога и герцогини, знакомился с купцами, ремесленниками, подрядчиками…
В Курляндии славились плотники по ремонту повреждённых судов, — особо искусно вытёсывали они килевые части шпангоутов, наиболее подверженные порче, поломке. И Пётр немедля решил сам перенять у них это искусство и заставил своих волонтёров учиться тесать «по-курляндски».
Тесали старательно. Чисто, в отделку, получалось у самого Петра, у Данилыча, у десятника второго десятка Плещеева Фёдора. Вытесанное Петром «по месту» бревно герцог приказал поместить в митавский музей.
В Либаве Пётр впервые увидел Балтийское море. Вздыхал:
— Благодать-то какая! Вот бы…
Крякал, потирал руки, торопливо шагая по отмели у самой воды, резко дёргал плечом.
«Теперь дорвался до заветного морюшка — не оторвёшь, — думал Данилыч, еле поспевая за государем. — Посуху теперь в Пруссию не поедет, шабаш!..»
— Н-да-а, мин брудор!.. Есть шуба и на волке, да пришита! — с завистью выговаривал Пётр, обращаясь к Данилычу. — Этакая морская благодать — и у такого маленького государства!..
Как и следовало ожидать, Пётр решил отправиться в Пруссию морем.
Посольство отправилось в Кёнигсберг — столицу Пруссии — сухим путём.
Курфюрст Бранденбургский Фридрих III встретил Петра как монарха. Но Петра Михайлова не занимали дворцовые приёмы и торжества. Он торопился осмотреть войско курфюрста. Тщательно и подробно он знакомился с устройством прусского войска, его обучением, с распорядком солдатского дня. Попутно он договаривался с отдельными прусскими офицерами об устройстве их на русскую службу, а в остающееся свободное время брал уроки артиллерийской стрельбы у прусского подполковника фон Штернфельда, слывшего большим знатоком этого вида боевой подготовки.
Обучение было коротким. Учитель выдал ученику, «московскому кавалеру Петру Михайлову», весьма похвальное свидетельство. Фон Штернфельд заявил, что он с немалым удивлением заметил, какая понятливая особа, этот московский кавалер, и письменно засвидетельствовал, что господин Пётр Михайлов «везде за исправного, осторожного, благо-искусного, мужественного и беспорочного огнестрельного мастера и художника признаваем и почитаем быть может». Подполковник даже просил в своём свидетельстве лиц всякого чина и состояния оказывать его ученику «всевозможное вспоможение и приятную благосклонность».