Ментальное пространство России
Шрифт:
Чего же ищет срединная, появившаяся между Востоком и Западом, Россия, пытающаяся совместить оба мифа и родить из них какую-то новую историю? Желает ли она создать книгу о Городе, или же написать историю Города, построенного по подобию Книги?
Подобное совмещение глазами внешнего наблюдателя – мифологический нонсенс, пугающий соседей и рождающий тяжкие трагедии на крутых поворотах долгого русского исторического пути. Однако, как показывает время, глубинная человеческая мифология не поддается изменениям. Она движется в сознании людей своими скрытыми внутренними путями и крайне трудно предсказать, куда выведет очередная, родившаяся в рамках этой мифологии, новая история.
Глава 2
Воспоминания
Языческий период России нельзя назвать античностью. Русское язычество, в отличие от античной греческой и римской цивилизации, почти не оставило после себя никаких письменных следов. Чтобы вспомнить те давние времена, русским историкам приходится обращаться к иностранным свидетельствам.
Дохристианская Русь практически не знала грамотности и не писала своей истории, ибо ее не чувствовала. О русских язычниках писали их современники – арабы и византийцы. А. Н. Сахаров и В. И. Бугар-нов в «Истории России», ссылаясь на безымянных греческих (византийских) авторов, дают такую характеристику русских: «Правосудие у них было запечатлено в умах, а не в законах. Золото и серебро они столь же презирали, сколь прочие смертные желали его». «Племена славян имеют образ жизни одинаковый, имеют одинаковые нравы, любят свободу и не выносят рабства. Они легко переносят жар, холод, наготу тела и всевозможные неудобства и недостатки. Очень ласковы к чужестранцам, о безопасности которых заботятся больше всего».
Одновременно А. В. Карташев в книге «Очерки по истории русской церкви» приводит свидетельство араба ибн Даста о русских язычниках: «Все руссы постоянно носят при себе пики, потому что мало доверяют друг другу, и коварство между ними дело самое обыкновенное; если кому-то удастся приобрести хоть малое имущество, как уже родной брат или товарищ начинает завидовать и домогаться, как бы убить его и ограбить». Что же касается области плотских отношений, добавляет ибн Даст, то здесь царит такая необузданная животная похоть, которую даже трудно себе представить.
ВIX веке византийский патриарх Фотий, после очередного набега русских язычников на Константинополь, говорил о них в тоне, в котором обычно просвещенный римлянин отзывался о диких варварах: «Народ неименитый, народ не считаемый ни за что, народ, стоящий наравне с рабами, неизвестный, но получивший имя со времени похода на нас, незначительный, но получивший значение, униженный и бедный, но достигший блестящей высоты и несметного богатства. Народ, где-то далеко от нас живущий, варварский, кочующий, гордящийся оружием, неожиданный, незамеченный, без военного искусства, так грозно и так быстро нахлынувший на наши пределы, как морская волна».
В этих словах читается не только презрение цивилизованного человека к дикарям, но и страх патриарха огромной христианской державы перед неизвестным диким северным народом. «Помните ли вы ту мрачную и страшную ночь, – писал Фотий, – когда жизнь всех нас готова была закатиться вместе с закатом солнца, а свет нашего существования поглощался глубоким мраком смерти? Помните ли вы тот час, невыносимо горестный, когда приплыли к нам варварские корабли, дышащие чем-то свирепым, диким и убийственным. Когда море тихо и безмятежно расстилало хребет свой, доставляя им приятное и вожделенное плаванье, а на нас вздымая свирепые волны брани. Когда они проходили перед городом, выдвигая пловцов, поднявших мечи и как бы угрожая городу смертью от меча…».
Во время осады Константинополя патриарх вышел на крепостную стену с образами святых, после чего началась буря, разметавшая русские корабли и князья Аскольд и Дир (очевидно норманны по происхождению), приведшие русское войско к византийским берегам, отправились восвояси. По преданию, после этого похода Аскольд
Впоследствии, в начале XII века, уже в христианской Руси, монах Киевско-Печерского монастыря Нестор напишет первую летопись «Повесть временных лет», пронизанную совершенно новым, прежде не ведомым язычникам ощущением течения времени и движения истории, рожденным новой христианской «исторической», эсхатологической религией. Лишь к этому времени, несмотря на многовековой языческий период, на Руси впервые встанет вопрос— кто такие русские, откуда они, куда идут и чего ищут?
Глава 3
Языческая неподвижность
Мифологический мир дохристианской Руси являл собой замкнутую Вселенную, вечную и неизменную, цикличную, пульсирующую и не предполагающую никакого развития. Два верховных бога управляли этим миром – Перун и Велес.
Перун— начало светлое, доброе, обитает наверху, на небе, на горе – бог дождя и сил природы.
Велес живет внизу, змееподобен, сила темная, похищает скот и людей, может обратиться любым живым существом, в том числе и человеком.
Эти два полярные божества создают русский грозовой миф. Перун за злокозненные дела преследуя Велеса, мечет громы и молнии, расщепляет деревья, разбивает камни, настигает его, побеждает, после чего небо освобождается на землю проливным дождем, орошая поля и питая водой озера и реки. В этом мифе явно и зримо присутствует физическое ощущение человеком вечных циклов природы и своего собственного физиологического существования, напряжения и освобождения, жизни и смерти, добра и зла, естественной человеческой сексуальности и деторождения. Здесь все возвращается на круги своя, Велес вновь воскресает, восстает из небытия, и снова побежден, и снова сладостное блаженство освобождения природы, и так до бесконечности.
Все течение жизни, заключенной в глобальный грозовой миф, управлялись мифологическими, абстрактными, но для русского человека совершенно реальными понятиями, как Лихо, Доля, Правда, Кривда, Смерть, или Горе-злосчастье.
Мир, где жил русский человек, был густо населен разными существами, обитающими рядом, по соседству: домовыми, водяными, лешими, кикиморами, бабой-ягой и кощеем бессмертным. Их дыхание, топот, шепот, визг слышны за каждым кустом, на болоте, в лесу, даже дома в сенях.
Это обостренное ощущение живого мира, подвижного, меняющегося, осмысленного, разделенного на добро и зло, на красоту и уродство, мира языческой реальности, не исчезло и с появлением христианства, сохранившись не только в средние века, но дожив и до наших дней в детских сказках и народных праздниках.
Языческие боги для русских людей были живыми, видимыми, этим богам нужны были подарки, почести и поклонение. Араб ибн Фал дан так описывает взаимоотношения русского купца со своим богом: «Во время прибытия русских судов к якорному месту, каждый из них выходит, имея с собой хлеб, мясо, молоко, лук и горячий напиток и приближается к высоко поставленному столбу, имеющему лицо, похожее на человеческое, а вокруг него малые изображения. Он подходит к большому изображению, простирается перед ним и говорит: О господине! Я пришел издалека и привел много девушек, соболей, шкур… пока не перечислит всего своего товара. Затем говорит – этот подарок я принес тебе и оставляет принесенное перед столбом, говоря: желаю, чтобы ты мне доставил купца с динарами, который купил бы у меня все, что я ему покажу— после этого он удаляется. Если продажа бывает затруднительной и время ее долго, то он возвращается с другим подарком во второй и в третий раз». (А. В. Карташев. Очерки по истории русской церкви.)