Ментальное пространство России
Шрифт:
Духовные искания и стремление к самоидентичности отвели Россию и от иудаизма и ислама, хотя для принятия этих религий было ничуть не меньше исторических предпосылок, чем для принятия православия. Иудейский хазарский каганат несколько столетий существовал на восточных русских рубежах, и русские грабили его ничуть не меньше, чем Константинополь.
В VIII–IX веках русские торговые люди дошли до Багдада и могли прочувствовать всю красоту и притягательность ислама, как прочувствовали и в XIV веке приняли ислам татаро-монголы, взымавшие дань с русских земель.
Поэтому легенда о выборе князем Владимиром религии для Руси метафорически
Христианство, в отличие от иудаизма и ислама, по природе своей раздвоено, разломлено, а потому внутренне конфликтно.
Христос, с одной стороны человек, с другой, Бог. И сам человек в христианстве несет в себе две природы— человеческую и божественную. Ни одна иная религия не имеет в себе этого внутреннего противоречия. Ни в иудаизме, ни в исламе Бог никогда не воплощался в человека. Дистанция между Богом и человеком там непреодолима. Она преодолена лишь в христианстве, которое есть не только религия, но и глубинное, возвышенное, духовное, и одновременно болезненно земное и плотское мироощущение.
Русские пришельцы в Константинополе не могли знать основ римского и византийского богословия тройственной природы Бога и внутренней конфликтности и греховности человека. Однако, как говорили византийцы, кроме «письменного» богословия, существует и еще одно, прикладное, визуальное, архитектурное, живописное – это храм и икона, которые в полной мере отражают смыл религии, создавая метафизический образ мира, в котором живет человек. Храм всегда строится как модель Вселенной, а в иконе совмещаются два лика— человека и Бога.
Россия приняла византийскую веру, ибо нашла в ней себя, собственную тоску, раздвоенность, стремление на небеса и одновременно желание жить сытно, богато, вольготно. Византия же завершив удивительный цикл греческой цивилизации, превратившейся из античного, демократического, философствующего полиса в христианскую империю, исчезла с географической карты, перенесясь незримо в Россию, чтобы там сохранить ощущение разлома человеческой природы, когда сознание хочет божественного света, а подсознание желает сырого мяса. Или наоборот.
Глава 5
Ментальность допетровской Руси
Русь принимала христианство душой и сердцем и оттого прежних богов низвергала безжалостно и жестоко. Летопись повествует, что в Новгороде епископ Иоаким приказал стащить идола Перуна с постамента и бросить его в Волхов. Тоже было сделано и с Перуном Киевским. По дороге к реке новгородского идола били палками, мучили, таскали по грязи и дерьму. В это время якобы вошел в него бес и он закричал страшным голосом— «Ах горе мне, достался я немилостивым рукам». Затем идола бросили в реку, и понесла его вода, когда же течение прибивало его к берегу, люди с руганью баграми отталкивали его, а когда проплывал он под мостом, то якобы забросил на мост свою палицу и изрек: «этим будут вспоминать меня дети новгородские». На этом мосту впоследствии проходили жестокие кулачные бои.
Принятие христианства для многих русских было актом мистическим, радикально изменившим отношение к жизни, ибо уверовали они всем сердцем, словно почувствовали вдруг близкое присутствие иного, потустороннего, божественного мира. Это
В язычестве князь, по свидетельству летописи, – необузданный «женолюбец», жестокий и коварный воин, изведавший изгнание и чужбину и захвативший власть в тяжелой кровавой войне.
Владимир-христианин, предстает уже совсем другим человеком. Окрыленный евангельскими заповедями, он тут же захотел воплотить их в жизнь, начав раздавать княжеское добро крещеному люду. Евангельскую идею обобществления имущества впервые на Руси пытался воплотить ее же первый христианский правитель. Правда, этот наивный порыв продлился недолго, однако в самой древней летописи с удивлением и восхищением сообщается о грандиозных пирах, которые давал князь простому народу, чтобы показать, как говорит книга Деяний Апостольских, что у всех «одно сердце и одна душа», и у всех «все общее». Убогим же и больным, которые не могли дойти до княжеского двора, отправлялось еда на телегах по месту жительства.
В общении с воеводами и слугами князь стал ласков и внимателен, почитал священников, начал строительство церквей. Летопись сообщает, что благотворительность Владимира была вовсе не его личной милостыней, но никогда прежде не виданной на Руси широкой социальной программой помощи бедным и убогим. Нестор-летописец писал, что Дух Божий чудесным образом привел князя к святой купели, «отрясши в нее слепоту душевную, вкупе и телесную». По словам митрополита Иллариона князь Владимир «возгорелся духом и возжелал сердцем быть христианином и обратить всю землю в христианство». Так и случилось. Мир в головах язычников перевернулся и стал другим, соответственно их новой вере.
Однако благостная история раннего русского христианского порыва, бескорыстного евангельского энтузиазма, трагически прерывается уже со смертью Владимира. В одночасье христианская идея превращается в страшную трагедию его детей, при этом не утрачивая, но лишь усиливая евангельский драматизм истории, основанной на тяжелом разломе человеческой души, рождавшей в этой трагедии первых русских святых.
Очень символично для России, что в качестве первых святых земли русской были канонизированы не князь Владимир, крестивший Русь и не княгиня Ольга, принявшая христианство задолго до всеобщего крещения, а добровольные жертвы княжеской внутрисемейной распри, дети князя Владимира Борис и Глеб, убитые по приказу их старшего брата Святополка.
Причина убийства банальна— борьба за власть.
После смерти Владимира каждый из его детей: Борис, Глеб и старший сын Святополк получили земли и сильную дружину. Вопрос о престолонаследии оставался открытым, и неизвестно, чем могла закончиться междоусобная война. Однако младшие дети Владимира отказались от борьбы и добровольно пошли на смерть. Оба, без сопротивления, были зарублены солдатами Святополка. Согласно преданию, когда убийцы вошли в шатер Бориса, тот даже не прервал молитвы.
Братья Борис и Глеб формально не были мучениками веры, воинами Христа, блаженными чудотворцами или проникновенными богословами. Они лишь пытались сохранить чистоту своей души, о чем прежние язычники не могли даже помыслить. Языческий мир был лишен понятия морали как внутреннего цензора, определяющего непорочность помыслов человека. Борис и Глеб просто отказались от братоубийственной войны, хотя за этот отказ им и пришлось заплатить собственными жизнями. Они не захотели брать на душу грех братоубийства.