Меняю курс
Шрифт:
В «хороших семьях» Витории существовал обычай брать на время каникул для присмотра за своими сыновьями семинаристов, которым выплачивали жалованье и давали полдник. До сих пор обещаниями быть благоразумными нам удавалось спастись от такого надзора. Мы презирали тех, кто ходил с «поповскими студентами». Но теперь не помогли никакие уговоры. Через два дня у нас в доме появился молодой человек по имени дон Хулиан, немедленно приступивший к своим обязанностям. В первый день мы совершили обычную прогулку по городу, на следующий день погода была неважной, и дон Хулиан предложил пойти в казино Католической молодежи, членом которого он состоял. Казино находилось в самом начале Арочного переулка. На деньги, выданные моей матерью, мы заказали шоколад и стали наблюдать за игрой на бильярде, очень понравившейся мне. Я впервые попал в казино и с интересом рассматривал тамошнее общество. Прощаясь,
Каждый год мать уезжала на лето к бабушке Хоакине в поместье Канильяс. Обычно я сопровождал ее в этих поездках, очень утомительных, хотя расстояние от нас до Канильяса не превышало 60 километров. В Витории мы садились на поезд и ехали до Миранды на Эбро, там обедали, а потом пересаживались на другой поезд, идущий в Аро. Оттуда дилижанс, запряженный четверкой лошадей, после почти трехчасовой тряски доставлял нас, совершенно разбитых и серых от пыли, в Канильяс. Часть своих летних каникул я проводил с матерью здесь, другую - в Сидамоне с братьями по отцу. Усадьбы находились близко друг от друга и принадлежали одной семье, но были совершенно разными.
Несмотря на то что моя мать во всем любила естественность и простоту, обстановка в поместье Канильяс по сравнению с домом в Сидамоне была более барской. Сказывалось влияние бабушки со стороны матери, обладавшей кроме солидного материального достатка привычками «важной барыни». Те, кто знал бабушку смолоду, с восторгом говорили о ее благородстве и большой красоте, которую не смогли стереть и годы.
Я хорошо помню бабушку сидящей в своем кресле в саду или в гостиной, в зависимости от времени года, с неизменной драгоценной эмалевой табакеркой, наполненной нюхательным табаком, с изящным платочком в руке, который горничная меняла после каждой понюшки. Почти всегда ее окружали несколько человек.
Ровно в пять часов пополудни с большой торжественностью подавали знаменитый шоколад, которого все с нетерпением ждали, особенно попы из ближайших деревень, ежедневно навещавшие бабушку.
По воскресеньям бабушка, если хорошо себя чувствовала, присутствовала на мессе в деревенской церкви, где слева от алтаря имелось специально отведенное для нашей семьи место. Но обычно она слушала мессу, которую служил дон Рамон, наш капеллан, в домашней часовне. Кажется, и сейчас я вижу его, одетого в рясу, с мальчиком-служкой рядом, ожидающего, когда бабушка соизволит выйти из своей комнаты и можно будет начать богослужение.
Дворец Канильяс, как в округе называли наш дом, имел два этажа: на первом находились квартира управляющего, [21] конюшни, винный погреб и каретный сарай; на втором - часовня и наши комнаты.
Моими друзьями в Канильясе были два мальчика - Моисей и Исаак, сыновья деревенского учителя. Позже я понял, что эта семья является потомками евреев. Но тогда мне не приходило в голову задумываться над их происхождением; уверен, что им тоже.
Другим моим приятелем был сын дона Виктора, управляющего имуществом моей матери; звали его Матео Льерена. Он слыл непослушным подростком, был хитрым и смелым, с раннего детства симпатизировал республиканцам, хотя в его семье все были карлистами, ненавидел церковников, плативших ему тем же. Деревенский поп и капеллан без конца ругали его. В дальнейшем он стал врачом. Последний раз я видел Матео за несколько месяцев до гражданской войны.
Не помню, как началась моя дружба с единственным жителем деревни, не арендовавшим землю у нашей семьи. Его звали Черепичник, потому что он имел маленький завод, снабжавший кирпичом и черепицей Канильяс и ближайшие селения. Кроме того, он служил сторожем на кладбище и обязан был хоронить умерших. Мне очень нравилось смотреть, как он работает, и слушать его рассказы. Он пользовался репутацией безрассудного человека и ярого республиканца. Малообщительный по натуре, ко мне он был искренне привязан и относился очень сердечно. Черепичник никогда не скрывал своего невысокого мнения о своих деревенских соседях. Целый год, говорил он, они работают, как негры, чтобы потом отдать половину своего урожая вашей семье, владеющей землей, и голосуют на выборах, как стадо баранов, за кандидата, которого им указывают в вашем доме. Иногда я помогал ему в работе; он соглашался на это только в том случае, если запаздывал с выполнением заказа.
Принимая во внимание обстановку, в которой я жил, удивительно, что взгляды Черепичника, так возмущавшие всех, казались мне справедливыми. Я не могу даже на миг представить себе, каково было бы изумление бабушки, узнай она, что ее любимый внук с интересом слушает речи своего друга Черепичника, направленные против частной собственности и аристократов.
Бабушка любила, чтобы вокруг нее было много людей, поэтому в нашем доме всегда кто-нибудь гостил. Кроме того, [22] у нас часто собиралась местная аристократия - посидеть за чашкой шоколада, поиграть в карты и просто поболтать. В их обществе я испытывал жестокую скуку и уходил в комнату, где жили служанки. Горничные моей бабушки были приятными девушками. С ними у меня имелось своего рода соглашение, которое обе стороны честно выполняли. Я никогда не передавал их сплетни, не сообщал об их проделках и, когда мог, помогал скрывать маленькие отлучки и добиваться разрешения на непредвиденные отпуска. Они доверяли мне и тоже часто выручали. Мое присутствие не мешало им вести откровенные разговоры обо всем, что их занимало. Несомненно, беседы с Черепичником и откровенные высказывания, которые я слышал в комнате прислуги, оказали влияние на формирование моих жизненных взглядов, хотя тогда я не отдавал себе отчета в этом.
До сих пор хорошо помню некоторых гостей, приезжавших в Канильяс. Не забыть впечатления, оставленного приездом в 1907 году моего дяди Мануэля Лопес-Монтенегро, того самого, что подарил мне филе, съеденное потом кладовщиком колледжа. Дядя прибыл на блестящем автомобиле «Рено». Раньше я никогда не ездил на машине и считал подобное путешествие подвигом. В то время это действительно было почти подвигом. Дядя решил покатать нас, но обе прогулки оказались не совсем удачными. В первый раз, проезжая на машине через деревню Алесанко, мы испугали мулов, впряженных в двухколесную телегу. Они понеслись и остановились, лишь когда перевернули ее. К счастью, никто из людей не пострадал, и недоразумение уладили с помощью нескольких песет. Более печально могла окончиться для нас встреча с почтовой каретой в Аро. Четыре лошади, везшие дилижанс, увидев нашу адскую машину, производившую необычайный шум, в страхе помчались, не разбирая дороги. Едва не опрокинув карету, они проскочили кювет и остановились на свежевспаханном поле, где застряли колеса экипажа. И хотя все остались целы и невредимы, пассажиры и кучер, пережившие несколько неприятных минут, реагировали на происшествие чрезвычайно бурно. Еще немного - и нам, бывшим в меньшинстве, могло не поздоровиться.
Второй раз дядя Мануэль повез нас в монастырь, расположенный в Сан-Мильян-де-ла-Когулья, в семи километрах от Канильяса. Не проехали мы и половины пути, как мотор заглох, и его никак не удавалось запустить вновь. Пришлось вызвать из Канильяса пару мулов и запрячь их в автомобиль. [23]
Так не очень торжественно, сопровождаемые ироническими замечаниями встречных, мы вернулись домой.
Часто посещал нас и другой родственник, барон де Маве («безвкусный Федерико», как называла его бабушка). Он всегда приезжал в ярко разукрашенной коляске, верх которой и сбруя лошадей по его приказу были разрисованы баронскими коронами. Де Маве был невысокого роста, коренастый, с бородкой клином. Одевался он, как все говорили после его отъезда, очень безвкусно - черта, не свойственная нашей семье. Однажды утром я поехал с матерью в Нахера. Там на площади мы увидели группу в шесть или семь человек, окружившую, необычайно экстравагантное существо, которое, заметив нас, стало делать знаки, чтобы мы остановились. Им оказался достойный Федерико Маве в живописной форме ордена рыцарей Калатравы, ожидавший здесь направлявшуюся в Сан-Мильян инфанту Изабель, чтобы приветствовать ее и воздать почести. На общем фоне городской площади, рядом с просто одетыми крестьянами де Маве в своем наряде - широком белом плаще, со шпагой и в шляпе с пером - выглядел так странно, что впечатление от его комичного вида надолго сохранилось в моей памяти.
Помню и его сочные, крепкие замечания по поводу оплеух, заработанных им из-за склонности приставать в коридорах к горничным; он не мог пропустить ни одной из них.
Часто вспоминали в нашем доме о визите, который нанес бабушке епископ, я думаю Калахоррский. Канильяс издавна славился своим вином кларет, подобного которому не было во всей Ла-Риохе. Однако некоторые его чудесные качества при известных обстоятельствах могли стать коварными, особенно для тех, кто о них не знал. Эта необыкновенная жидкость, выпитая несколько охлажденной в жаркий день, кажется очень приятной, легкой и нежной на вкус. Но ее крепость превышает двенадцать градусов.