Меняю курс
Шрифт:
Занятия были полностью заброшены. Хотя я и пускался на хитрости и использовал все средства, чтобы обмануть преподавателей, они знали, какую жизнь я вел, и решили серьезно поговорить об этом с моей матерью. Мать, до которой уже начали доходить тревожные слухи, видимо, очень испугалась. Она спешно приняла меры, и спустя несколько дней меня определили в интернат военной подготовительной школы в Толедо, начальником которой был старый генерал карлист дон Сесарео Санс, товарищ и друг моего отца.
Все произошло так быстро, что, не успев опомниться, я оказался в купе поезда Ирун - Мадрид, очень расстроенный, едва сдерживая слезы. Больше всего меня волновала
На вокзале в Мадриде меня ждал брат Мигель. Я с трудом узнал его; на нем был фрак и цилиндр - вещи, которые я считал величайшей редкостью. Кроме того, я совершенно не ожидал увидеть его таким элегантным. Моя мать, взволнованная расставанием, забыла, что в этот субботний день в Мадриде проходил карнавал, а ночью в Королевском театре должен состояться знаменитый бал-маскарад. Наверное, моему брату не доставило особого удовольствия заниматься мною именно в такой вечер.
На мне был обычный костюм и берет, который я носил в Витории, но Мигелю он не понравился. Он нашел, что у меня деревенский вид. Мы сели в большую коляску, принадлежавшую клубу «Гран Пенья», которая отвезла нас в отель на улице Аренал, вблизи Пуэрта-дель-Соль, где мне отвели комнату. Брат, находившийся, как мне показалось, в дурном расположении духа, обещал приехать за мной на следующий день.
Воскресное утро прошло в ожидании Мигеля. После завтрака я спустился вниз, решив до его прихода посмотреть на шествие масок. Прошел день, наступила ночь, но брат [32] не появлялся. На следующий день, так и не дождавшись Мигеля, я отправился погулять по улице Алькала до бульвара Кастельяна. Все вокруг казалось мне праздничным и оживленным.
В отеле уже начали смотреть на меня с беспокойством, не понимая, что здесь может делать четырнадцатилетний мальчик один. Наконец во вторник вечером появился мой брат Фермин с кузеном Иньиго Мансо де Суньига, сыном графа Эрвиаса. Они были курсантами военного училища в Толедо и пришли забрать меня с собой. Очевидно, Мигель все же вспомнил, что сдал брата «на хранение» в отель, и передал им заботу обо мне.
Прибыв в Толедо, мы сели в старенькую коляску, запряженную очень тощими лошадьми, и, поднимаясь по бесконечному склону, добрались до Сокодовера. Затем узкими улочками доехали наконец до школы дона Сесарео Санс, стоявшей в тупике Пьерно де Пало. Дальше виднелся внушительный собор.
Дон Сесарео принял меня очень радушно и сказал, что я похож на отца, о котором он отозвался с большой теплотой. Затем представил своей жене, донье Кристете, которая отнеслась ко мне так трогательно, словно я был малым ребенком, нуждавшимся в присмотре. Наступил следующий период моей жизни, также не блестящий. Но на сей раз причина была не только во мне.
И в этой школе я оказался самым младшим по возрасту учеником, за что получил прозвище Эль пеке{12}. Вскоре уже никто не называл меня иначе. Неприятности начались с того, что моя кровать была единственной в дортуаре, не просматривавшейся из окна директора.
Буквально каждую ночь на ней устраивались карточные баталии, продолжавшиеся до рассвета.
Другой неприятной стороной моей жизни в этом училище было чрезмерное покровительство, оказываемое мне доном Сесарео и особенно доньей Кристетой, не имевшими своих сыновей. Вероятно,
Вернувшись в Виторию, я набрался мужества и рассказал матери всю правду. Она расстроилась и решила больше не посылать меня в Толедо. По ее настоянию для прохождения следующего курса учебы мне предстояло отправиться в мадридское училище, находившееся под началом майора кавалерии Антонио Ревора. Он пользовался репутацией сурового воспитателя, умевшего обуздать самых непослушных мальчишек. Я не сопротивлялся, видя, что время проходит, а мои возможности поступить в военное училище не увеличиваются. Два моих лучших друга - Сириа и Арагон - уже стали кадетами, и мне было стыдно перед ними. Я дал себе слово взяться за ум.
Училище Ревора занимало старый, большой и нескладный дом на углу улиц Фуэнкоррал и Орталеса. Я сразу почувствовал, что оно совершенно не похоже на те учебные заведения, которые я знал до сих пор. Жесткие правила, установленные здесь, проводились в жизнь, невзирая ни на что: они были тяжелы для тех, кто не хотел заниматься, и вполне терпимы для прилежных учеников. Ежедневно преподаватели проверяли знания каждого ученика, избежать этого контроля не было никакой возможности. Выполнять столь строгие правила мне помогало сознание того, что у меня остались только две возможности: или успешно закончить учебу, или стать бездельником.
Первая неделя в училище оказалась самой трудной. Чтобы выполнить все задаваемые нам уроки, пришлось упорно заниматься. Редко удавалось ложиться спать раньше двух или трех часов ночи. Зато в конце недели те, кто не имел плохих отметок, вознаграждались за свое трудолюбие: им предоставлялась полная свобода с двух часов дня в субботу и на целое воскресенье.
Со мной в комнате жили еще два подростка. Один из них, Эухенио Боателья, севилец, сирота, имевший опекуна-священника, располагал значительным состоянием. Он обладал умом и всеми качествами настоящего андалузца, за исключением внешности: у него были светлые волосы и розовая кожа, как у англичанина. Боателья любил развлечения, имел много подружек и жил, не зная забот. Он был только на два года старше меня, но выглядел значительно взрослее. Уверенность, с какой Боателья вводил нас в ранее недоступный, а потому необычайно привлекательный мир, внушала к нему уважение. [34]
По субботам мы посещали театр.
Боателья любил ходить в Аполо, на четвертый сеанс, начинавшийся в двенадцать часов ночи. В то время там выступали актрисы Мария Палау, Маиендия и Монкайо. Иногда мы проводили ночь в каком-нибудь небольшом театре-варьете. Предпочтение отдавали тем, где артистки выходили на сцену в наиболее открытых платьях; нам особенно нравилась Челита, исполнявшая номер «Ищу блоху», очень модный тогда.
Другой мой товарищ по комнате приехал из Бадахоса. Его отец занимался разведением знаменитых альбарранских быков. Они получили свое название по фамилии этой семьи - Альбарран. Он был хорошим парнем, добрым другом и буквально помешан на всем, что относилось к быкам. Поэтому в нашей комнате в основном говорили о быках и авиации. Спустя некоторое время я заразился его любовью к этим животным, а Луис Альбарран стал интересоваться авиацией.