Мера Любви

Энгел Франц

— Я клирик, как и вы! Сжальтесь, не оставляйте меня на улице! — Джованни готов был разрыдаться.

Каноник с привратником переглянулись в абсолютном единодушии: грязный чихающий мальчишка, умоляющий о ночлеге, никак не может представлять из себя особу хоть мало-мальски значимую.

— Епископ или просто клирик какой-то? — с издевкой спросил каноник на латыни, воображая себя очень остроумным, и добавил на своем языке, что потерял терпение, и если Джованни не уберется сей же час по добру по здорову, они с привратником отлупят его палками.

Джованни не понял смысла слов, отступать ему было некуда, поэтому он продолжал цепляться за раму окошка привратника и повторял одно и то же. Каноник и привратник отперли ворота с намерением выполнить свою угрозу.

Джованни бросился к ним, но его отпихнули, он не устоял на ногах и упал навзничь в грязь. Мокший все это время на телеге Пьетро поспешил поднять своего несчастного сеньора. Каноник пригрозил Джованни палкой, и дверь захлопнулась.

— Сеньор, пойдемте, найдем постоялый двор, хоть какая-то крыша над головой, — сказал Пьетро, пытаясь отряхнуть плащ Джованни.

Джованни подчинился. Они вернулись к городским воротам и нашли недалеко от городских стен таверну. Пьетро постучал. Дверь отпер огромный детина с факелом в руке, смерил путников придирчивым взглядом и потребовал деньги вперед. Не сложно было понять, чего хочет трактирщик, и Пьетро протянул ему монету. Тот посмотрел ее на свет, попробовал на зуб и только потом позволил Джованни и Пьетро войти внутрь.

Пьетро отправился на конюшню проследить, чтобы за лошадьми был хороший уход, трактирные слуги помогли ему разгрузить телегу. Джованни же пошел в общую комнату таверны, осторожно, чтобы ни на кого не попала вода, снял мокрый плащ и сел в угол, подтянув к себе ноги. В таверне никто не догадался развести огонь, чтобы постояльцы могли высушить намокшую одежду. Джованни задремал от усталости, мучительный кашель и хриплый голос Пьетро: «Вот Вы где, сеньор, купить Вам немного вина?» — разбудили его.

Джованни испытующе посмотрел на своего верного слугу.

— Что с тобой, ты болен, Пьетро?

— Ничего, сеньор, вы тоже не в лучшем виде, — печально улыбнулся тот.

И Джованни невольно улыбнулся в ответ:

— Что бы я без тебя делал.

Пьетро купил вина и хлеба. Перекусив, они уселись рядом, прижавшись друг к другу, чтобы было не так холодно. Джованни опустил голову на плечо своего слуги, и Пьетро замер, боясь пошевелиться. Так они просидели до самого утра, пока не начали просыпаться остальные постояльцы — большая группа крестьян, которые сразу заприметили несчастных чужаков и отрядили человека спросить, куда они направляются. Джованни не разобрал вопрос, но ответил: «Силфор на Мерси». К его неожиданной радости, крестьянин закивал, вытянул одну руку, сказал: «Лиодис», вытянул рядом вторую руку, показал в направлении первой руки и сказал: «Силфор».

— Кажется, нам по пути, — сказал Джованни.

ГЛАВА X

О том, почему Джованни проехал за день лишь пятнадцать миль

Ранним солнечным утром в день святой Марии Магдалины Джованни и Пьетро отправились с великодушными крестьянами из Йорка на запад в бург Лиодис. От обильно политых вчерашним ливнем зеленых холмов Йоркшира шел пар. Ветер издалека доносил бренчание колокольчиков, повешенных на шеи овец, кормившихся свежей травой.

Джованни ничто не радовало, он еще не примирился с тем, как безжалостно обошлись с ним каноники Йоркского собора. Если бы не доброта крестьян, смог бы он найти в себе силы, продолжать это затянувшсеся путешествие, в конце которого ждала неизвестность? «Куда б я делся», — невесело думал Джованни. Он удивлялся собственной непоследовательности. Вот он боится людей и не доверяет им, но в то же время дорожит своей верой в человеческую доброту и безмерно благодарен крестьянам за то, что они поддержали в нем эту веру. Джованни с радостью выразил бы им свою благодарность, но в пути было не до того, крестьяне торопились, дорога предстояла неблизкая.

В Лиодис едва успели до темноты. Здесь, к искреннему изумлению Джованни, поселяне чуть ли не передрались за честь принимать путников. Наконец с трудом достигли споразумения [1] : Джованни и Пьетро пригласил к себе в дом крестьянин, который

назвался ярдлингом Адамом. Угощали с провинциальным радушием, благо хоть не запихивали еду насильно. На ночь для Джованни и Пьетро постелили семейную кровать. Джованни отказался наотрез, Адам обиделся, они повздорили, каждый на своем языке. Пьетро и жена Адама только переглядывались. Со стороны казалось, что спорящие понимают друг друга, только уж очень сильно жестикулируют. Первым сдался Адам. Джованни схватил Пьетро за руку и утащил за собой спать на сеновал — поскорее, пока хозяин не передумал.

1

Так в книге. Прим. верстальщика.

На следующее утро за завтраком Адам долго и с удовольствием втолковывал Джованни, как им ехать, выражая расстояния в неизвестных Джованни фарлонгах. Джованни кивал, тыльной стороной руки вытирая с губ молоко, поданное им как больным и истощенным. До следующего населенного пункта на той же дороге из Йорка на запад, Одересфелт, было, по словам Адама, полдня пути. Адам несколько раз повторил что-то про Кастл Хилл и барона де Ласи. Джованни насторожился, но вместе с тем и ободрился, почти против своей воли, — французская фамилия этого барона прозвучала в устах саксонского крестьянина, как напоминание о чем-то знакомом и близком. Джованни улыбнулся своему воспоминанию: торговцы, с которыми он ехал из Лондона в Йорк, рассуждали про цивилизованные хозяйства, имея в виду нормандцев. Здесь есть люди, которые поймут его слова, а для Джованни это было почти равносильно тому, что они поймут и примут его самого.

Когда Джованни вышел на подворье, все уже было готово к отъезду. Жена Адама вручила Пьетро узел с немудреной снедью в дорогу. Джованни тайком от хозяина сунул ей в руку пару монет, она приняла их, молча благодарно кивнув и украдкой покосившись на мужа.

День вновь обещал быть солнечным и теплым, дорога окончательно высохла, и чтобы не дышать пылью от телеги, Джованни поехал впереди. Неутомимая Логика пофыркивала, делая попытки бежать быстрее, Джованни едва сдерживал ее.

— Пьетро, как ты думаешь, мы уже… — обернулся Джованни и осекся на полуслове.

Пьетро, бледный как полотно, покачнулся, осел, выпустив поводья из рук. Джованни соскочил с лошади и бросился к нему. Пьетро свалился на телегу без сознания.

— Пьетро, нет, пожалуйста! — Джованни почему-то сразу понял, что его верный слуга уже не встанет. — Пьетро, миленький, прости меня, прости! — Джованни заплакал, но спохватился и принялся читать молитвы, — громко, отчетливо, на великолепной латыни. Пьетро заслуживал самого лучшего.

Пьетро его уже не слышал, он хрипел в предсмертной агонии, перебирая руками, словно хотел натянуть на себя несуществующее одеяло. Сколько это продолжалось, Джованни не смог бы сказать. Ему даже показалось, что он пропустил сам момент смерти Пьетро и понял, что того уже нет, только когда все кончилось. Добрый Пьетро умер на руках своего любимого сеньора без единой жалобы, даже без стона.

Джованни обнял его тело, прижал к себе, зарыдал в голос. Потом голос кончился, и Джованни еще долго сидел на телеге посреди дороги, обливаясь слезами и бормоча всякие несуразности.

— У меня нет даже лопаты, чтобы похоронить тебя, Пьетро, — говорил Джованни как в бреду, — что же мы с тобой будем делать? Тут, может быть, никто не ездит.

— Бог в помощь, — услышал он по-французски. Джованни поднял голову, сморгнул слезы с затуманенных глаз.

Перед ним стоял всадник в легкой кольчуге и подшлемнике, лица его не было видно, он смотрел из-под ладони, защищаясь от сильного солнца. За всадником толпилось дюжины две крестьян: мужчины, женщины, дети, со всем своим скарбом, кто на ослах, кто на телегах, кто пешком Джованни удивился, как он не услышал приближение такой оравы народу. Всадник решил, что Джованни его не понял, и сказал что-то на местном языке. Джованни замотал головой, с трудом разжал запекшиеся губы и пробормотал глухим от долгих рыданий, чужим голосом: