Мера Любви
Шрифт:
— Вряд ли он будет один.
— Кто?
— Разбойник, — Джованни чувствовал, как его захлестывает раздражение, и почел за благо пришпорить Логику, чтобы оторваться от сержанта.
В лесу стемнело много быстрее, чем на открытом месте, небо еще не простилось с закатом, а уже пришлось останавливаться на ночлег. Расположились прямо посреди дороги, коней не распрягали, сержант поделил мужчин на три стражи, нести караул. Запалили костер. Дети, женщины и монахи сгрудились поближе к огню.
— Правда, что в Англии
— Только двуногие, — ответил де Молен. Едва стемнело, он перестал чувствовать себя спокойным и за себя, и за «доблестных» крестьян.
Джованни послонялся по лагерю туда-сюда без дела, походил за сержантом в карауле, утомился и вернулся к огню. Спали только дети, женщины с тревогой вглядывались в темноту леса, мужчины тихо переговаривались. Джованни подсел к монахам.
— Сержант сказал, что вы немцы, — сказал он на латыни.
— Наш монастырь в Кёльне, — тихо ответил один из них.
— У нас в Болонье большая немецкая «нация», в университете. Когда я учился, наши с вашими дрались все время, — Джованни явно не был расположен к любезностям.
— Мы политикой не занимаемся, — ответил монах, обидевшись.
— Я тоже раньше так думал, что можно жить вне политики, меня, мол, это не касается, — Джованни тяжко вздохнул, — а оказалось, политика всех касается.
— Мы простые монахи, нам и невдомек, — ответил монах, и было похоже, будто он извиняется за что-то.
— А что привело вас сюда, так далеко? — примирительно спросил Джованни.
— Свиток мертвых, — монах вытащил из-за пазухи заботливо завернутый в черный шелк пергамент. — Почил с миром брат Адальберт, святой жизни человек, он в нашем монастыре с ранней юности подвизался, а отошел ко Господу уже глубоким старцем. Вот мы с братом Реджинальдом и обходим все монастыри ордена с тем, чтобы сообщить эту весть. Здесь соболезнования от наших братьев, отовсюду, где мы уже успели побывать, есть и в стихах.
Джованни проявил интерес к свитку мертвых ровно настолько, чтобы не обидеть монахов. В сущности, его совсем не интересовали стихи на смерть брата Адальберта из далекой Германской империи.
— А отчего второй брат все время молчит, он принес такой обет? — потихоньку поинтересовался Джованни, возвращая монаху свиток.
— Как ты догадался? монах чуть не подпрыгнул от удивления.
— Просто предположил, — удивился в свою очередь Джованни.
— Да, брат Реджинальд дал обет никогда не открывать рта для произнесения суетных слов, ибо именно словами мы грешим более всего.
Джованни попытался расспросить монаха об их с молчаливым братом Реджинальдом странствиях, но у того совсем не было таланта рассказчика, или он просто отвык разговаривать. Поэтому когда из дозора вернулся сержант, Джованни обрадовался возможности оставить монахов.
— На нас, скорее всего, никто не нападет, — заявил Бертран де Молен.
— Почему? —
— Да потому, что наш огонь издалека видно. Если бы разбойники решили, что у нас есть чем поживиться, они бы давно уже напали.
— Или они просто выжидают. Нас все-таки много, а под утро, когда все устанут и кого-нибудь да сморит сон…
— И охота вам каркать, мессир.
К счастью, де Молен оказался прав, ночь прошла спокойно. Едва забрезжил рассвет, торопливо снялись со стоянки. Мокрые от тумана и уставшие от бессонной ночи люди ехали молча. Джованни с де Моленом, как повелось, возглавляли колонну. Вдруг кони беспокойно зафыркали, в небо поднялась огромная стая воронья. Де Молен первым осадил своего жеребца, все остановились. Сержант присвистнул, а Джованни замер с открытым ртом: на деревьях вдоль дороги висели трупы людей и впереди, сколько хватало взгляда, и слева и справа, всюду покачивались висельники. Тронулись дальше, пришпорив коней, зрелище было отвратительным, запах тошнотворным. Джованни очухался, только когда лес начал редеть и висельники остались позади.
— Ч-что это было? — спросил он, заикаясь, у сержанта.
— Да то, что мы зря боялись, — запальчиво ответил де Молен. Он выглядел раздосадованным. — Граф облаву устраивал, всех разбойников прикончили, а мы вчера сидели, боялись, как бабы.
Джованни только нервно сглотнул.
— Видали, как лихо у нас тут с этим подлым людом расправляются? — с гордостью спросил де Молен.
Джованни не произнес больше ни слова до самого Олдехульма. Сержант скучал, поглядывая на своего бледного спутника, — может, отойдет, — а после Олдехульма не выдержал:
— Слушайте, мессир, не надоело вам в молчанку играть? Мы, между прочим, уже но вашей епархии едем.
ГЛАВА XII
О том, как Джованни встретили в Силфоре
Вокруг холмы, речка, и все такие же овцы, как и в Йоркшире.
— Это Честер или Ланкастер? — спросил Джованни. Ему было не по себе, а вдруг его не примут в «его» епархии?
— Честер, конечно. Ланкастер на север, — поразмыслив, ответил сержант.
— Как думаете, сержант де Молен, не лучше ли предупредить силфорцев о моем приезде, чем являться так неожиданно?
Де Молен намека не понял:
— Всегда выгоднее нагрянуть внезапно, будто обухом по голове. Застанем их врасплох!
— А разве у нас война, силфорцы неприятель, и мы на них нападаем? — нервно улыбнулся Джованни.
— Да черт разберет этих простолюдинов, кто у них неприятель, — проворчал сержант.
— Предлагаю переговоры.
— Это еще почему? — вдруг возмутился де Молен.
— Война дороже обойдется, — Джованни поймал себя на мысли, что говорит почти серьезно, и перестал улыбаться. — Все так плохо, сержант?