Мера Любви
Шрифт:
По окончании церемонии слуги установили столы. Торжественное принесение оммажа следовало отпраздновать добрым пиршеством. Джованни усадили рядом с графом на почетном месте, остальные расселись вдоль длинных столов, поставленных друг против друга через весь зал. Протрубили в рог, слуги принесли миски с благоухающей водой, чтобы помыть руки, и белоснежные полотенца. Джованни благословил трапезу, можно было приступать к еде. Слуги только успевали выставлять яства на столы и убирать пустые блюда. Выпили первым делом за хозяина замка и за его гостеприимство, потом выпили за Джованни и даже за его каноников, из любезности. Но особой радости не чувствовалось, скоро все разговоры за столом обратились к единственной теме, и теме печальной: падению Иерусалима.
— Великое бедствие! — запричитал капеллан Арнуль. —
— Эх, ваша правда! Этот, как его, Сулеймадин, и его, как их, турки, нет, арабы, забери их дурная лихорадка, настоящее бедствие, — подтвердил один из захмелевших рыцарей.
Начали спорить, возможно ли было избежать сдачи Святого Града:
— Куда более странно, что нам удавалось удерживать его столь долго, ведь мы туда только ездим, а они там живут, — заявил граф, имея в виду мусульман.
Послышались возражения, мол у нас там есть постоянные военные силы, одни тамплиеры и госпитальеры чего стоят, но в итоге всем пришлось согласиться, что этих сил отнюдь не достаточно для удержания региона, столь отдаленного от остального христианского мира, и граф остался прав.
Речь зашла о наследнике Генриха II, Ричарде графе Пуату, герцоге Аквитанском, который уже взял крест ради того, чтобы отвоевать Святую Землю. Граф сказал только:
— Как это похоже на Ричарда.
Джованни впервые услышал о судьбе Иерусалима, но она волновала его весьма мало, а на Ричарда ему было и вовсе наплевать. Джованни начал беспокоиться, не придет ли в голову «его» графу броситься в Палестину, за славой великого воина, по зову ли беспокойного сердца или по чьему-либо примеру, хотя бы того же Ричарда, поэтому он внимательно прислушивался к разговору.
Обсудив Ричарда, принялись за его отца, короля Англии, Великого герцога Нормандии. Насчет последнего граф был довольно категоричен:
— Король Генрих в Палестину не поедет, даже если возьмет крест.
— А Филипп Французский? — спросил кто-то.
— Тот и подавно, — ответил граф.
Джованни понимал, граф имеет в виду много больше, чем позволяет себе сказать, и ему хотелось узнать, о чем граф молчит. Зачем? Джованни, пожалуй, гге смог бы ответить на этот вопрос, просто его интересовало все, что хоть как-то касалось Гийома де Бельвара. Он желал бы даже повидаться со всеми людьми, с которыми судьба когда-либо сталкивала «его» графа.
Тут Джованни с великим облегчением услышал, что де Бельвар отнюдь не горит желанием отправиться на другой конец света:
— Поступим как наш король, — осторожно сказал он.
«О, это мудро, — подумал Джованни, — не ровен час, граф в поход, а король-проходимец сюда явится».
Разъезжались уже впотьмах, короткого зимнего дня едва хватило для пиршества. Каноники прощались неохотно, больно уж прельщало их охальное житье, обильная еда и сладкое питье. Но, делать нечего, пора было и честь знать. Джованни же вовсе не сокрушался ни о ждущем его холодном доме, ни о своем нищенском существовании, подобные вещи представлялись ему сущими пустяками до сих пор, а теперь и подавно. Лишь бы не было никакой войны, в смысле, лишь бы Гийом де Бельвар оставался цел и невредим. Джованни даже хотелось поскорее уехать, в присутствии графа он чувствовал себя неловко и не мог дождаться, когда у него появится возможность всласть подумать о Гийоме де Бельвар в одиночестве.
А о документах на земли Силфорской епархии и речи не зашло.
ГЛАВА XIX
О соборе в Геддингтоне
Вскоре к графу Честерскому приехал королевский герольд с приглашением прибыть в Геддингтон, что в графстве Нортгемптон. Генрих II собирал там своих церковных и светских ноблей, чтобы держать с ними совет по поводу предстоящего крестового похода. Герольд передал де Бельвару такое же приглашение и для епископа Силфорского. На вопрос графа, отчего это король препоручает ему позаботиться об уведомлении епископа, герольд ответствовал лишь, что такова была воля короля. Граф не возражал, прекрасная предоставлялась возможность показать королю Генриху, что если он желал конфликта между Силфором и Честером, ничего у него не вышло. С другой стороны, граф считал вовсе не лишним продемонстрировать Джованни свое к нему благоволение, более того,
Де Бельвар приказал своему капеллану, все также продолжавшему частенько наведываться в Силфор, передать Джованни королевское приглашение, а вместе с тем и предложение поехать на съезд в Нортгемптон вместе. Джованни не мог отказаться.
Ранним утром условленного дня в Силфор прискакал отряд, посланный графом для того, чтобы проводить Джованни до места, где их дожидался де Бельвар с остальными своими людьми. На старой римской дороге, проходящей по королевскому горному лесу, они встретились, словно уже были друзьями. По крайней мере, ни у одного, ни у другого не возникло сомнений, что они оба рады этой встрече.
В первый день пути их ожидал довольно длительный переход через гористую местность до королевского Замка Пик. Зима — худшее время для путешествий, холодное и ненастное. Весь день вьюжило, и они не могли говорить между собой, но зато так они имели возможность попривыкнуть друг к другу, ведь отныне им долгое время предстояло быть неразлучными.
Замок Пик находился в распоряжении королевского агента, действующего от имени короля по всему «Королевскому лесу в горах». Принимая графа и его спутников, агент Генриха II проявил не то чтобы радушие, подобострастие. Он обхаживал де Бельвара так, словно он, а не король Англии был его настоящим сеньором. Граф же обращался с агентом как с человеком незначительным, даже не подумал удостоить его хоть сколько-нибудь обстоятельной беседы. Напротив, наскоро покончив с роскошным ужином из обильных королевских запасов, де Бельвар объявил, что он и его спутники устали. Тут же всем было предложено отправиться спать. Граф и Джованни еще с несколькими рыцарями графской свиты разместились в лучшей спальне замка, довольно хорошо проконопаченной и жарко натопленной. Рыцари устроились как могли на полу поближе к камину, а граф с Джованни улеглись на высокой кровати.
Джованни закутался в одеяло и улыбался в темноте. Ему ни за что не удалось бы заснуть в ту ночь, но он был только рад этому. Джованни хотел насладиться каждым моментом новой жизни. Он думал, сколь никчемное и пустое существование вел до сих пор, ибо только теперь, совсем недавно узнал Джованни, зачем он родился на этот свет: чтобы встретить замечательного человека — Гийома де Бельвара. Сейчас, когда граф был так близко, только руку протяни, Джованни чувствовал себя абсолютно счастливым и только вопрошал Господа, за что ему такая радость. Джованни повернулся на другой бок.
Де Бельвар замер, делая вид, что спит, прислушался к дыханию Джованни. Такой маленький, уютный, милый, и пахнет так приятно… чем это он пахнет? Самим собой он пахнет, чем же еще… Де Бельвара захватили слишком сильные ощущения, слишком однозначные, слишком телесные. Граф вздохнул, успокоился, не без самодовольства подумал, что, пожелай он, ничто не могло бы ему помешать, но нет, он не желает, такой вот он правильный, порядочный человек, способный держать себя в руках. В сущности, граф немного лукавил сам с собой, не приверженность к правильности останавливала его, скорее, ему виделось неприятным будущее подобной связи. Что их могло ожидать потом? Тайные встречи, скрытность. Такое положение вещей было для графа довольно унизительным. Нет, пусть все будет честно, любая ложь может встать между ними, и вместо сближения они оттолкнут друг друга. Граф решил: он не из тех людей, кто спешит воспользоваться любой возможностью, напротив, он вполне отдает себе отчет в своих истинных намерениях, а эти намерения вовсе не подразумевают никаких предосудительных действий в отношении мелкого и милого епископа Силфорского, отнюдь. Граф приказал себе спать, назавгра их ждало продолжение пути до замка Шеффилд.