Мерцание золота

Кожедуб Александр Константинович

— Крута? — взглянул я на него.

— Хозяйка, — пожал он плечами.

Я заметил, что настоятельница почти не прикоснулась к еде. Нас она тоже не понуждала чревоугодничать.

«Немудрено, что они от одного ее взгляда обмирают», — пожалел я послушниц.

У настоятельницы дрогнули уголки губ. Видимо, она улыбнулась.

— Съешь ложечку картофельного пюре, — предложил Володя. — Как оно у них такое получается?

— Взбивают, — сказала настоятельница. — Ну, я пойду по делам, а вы еще посидите.

Она

поднялась с помощью монахини, все это время безмолвно сидевшей рядом.

— Заместительница? — посмотрел я ей вслед.

— Татьяна, кандидат искусствоведения, — сказал Володя. — Уже лет двадцать здесь. Машину хорошо водит.

— Лучше тебя?

— Не хуже, — хмыкнул он.

Да, монастырская жизнь все-таки сильно отличается от мирской. Что сюда приводит этих Татьян?

— Он, — показал пальцем в потолок Володя. — Как тебе трапеза?

— Изысканная, — сказал я.

— Пойдем, покажу место, где Богородица являлась.

— На самом деле?

— Это же Пюхтицы! — похлопал он меня по плечу.

Мы опять прошли мимо гигантских поленниц дров, поднялись на песчаный холм, заросший соснами.

— Здесь, — сказал Володя.

— Кому она явилась?

— Насельницам монастыря, кому же еще. Ночью стало светло как днем. Прошла вон там, постояла и пропала. Наверное, это был знак.

Он перекрестился.

Я не стал спрашивать, что это был за знак.

Мы попрощались с монахинями и послушницами, готовыми, казалось, выполнить любое наше желание. Бледнолицей красавицы среди них не было. «Либо прячется, либо не пускают, — подумал я. — Вот бы умыкнуть такую из монастыря!»

— Навсегда здесь остаются немногие, — угадал ход моих мыслей Володя. — Одна Татьяна, да и та, бывает, несется на машине как ведьма на помеле.

— Остужает страсти?

— Наверное, — пожал он плечами. — Мне, правда, и сотрудниц хватает. Представляешь, все разведенки.

— Так ведь Европа, — сказал я. — Ничего, завтра приедут русские писатели и научат вас уму-разуму.

— Не научат, — засмеялся Виллинович. — У нас даже Северянин перековался.

— Стал эстонцем? — удивился я.

— Почти. Разве русский поэт напишет: «Как хороши, как свежи были розы, моей страной мне брошенные в гроб!»?

— Он гений, — сказал я. — Это вне национальности.

Володя снова испытующе посмотрел на меня. Вероятно, я тоже не сильно смахивал на русского писателя.

— Белорусский, — успокоил я его. — У нас на Полесье русалок как собак нерезаных.

— А оборотней?

— Тоже хватает. Масонов, правда, нет.

— А у нас все депутаты масоны! — захохотал Володя. — Открыли клуб под названием «Красный каменщик», по воскресеньям съезжаются в него и надираются как свиньи. Сам видел.

— Да ну? — не поверил я.

— Я же говорил, у меня половина одноклассников депутаты. Один

раз взяли с собой, а я ведь не пью.

— И что ты там делал?

— Смеялся. Живот целую неделю болел. Они же ходят со свечками, пальцы крестиком складывают, значки с циркулем друг другу показывают. И все пьяные.

— Веселая у вас тут жизнь, — покачал я головой. — У нас старых масонов в лагеря загнали, а новые в подвалах прячутся.

— У вас в Доме литераторов масонский клуб, — сказал Володя.

— Слухи! — махнул я рукой. — Даже при Олсуфьеве масонов не было.

На следующий день прибыла большая писательская делегация во главе с председателем Союза писателей России Ганичевым. На вручении премии он сказал длинную речь, из которой я запомнил только анекдот о маленькой девочке. Она никак не могла понять разницу между бедой и катастрофой. Беда, объяснили ее взрослые дяди, это когда козлик бежал по дощечке через речку, споткнулся и упал в воду. А катастрофа — это когда упал самолет и погибло много людей. «Поняла?» — спросили девочку. «Да, — сказала она. — При катастрофе падает самолет и гибнет много людей. Но это не беда. Беда — это когда козлик бежал по дощечке…» И девочка заплакала.

Я тоже едва не зарыдал, глядя на большой зал, заполненный празднично наряженной публикой. Председатель вручал лауреатам дипломы, изготовлением которых мы с Володей занимались вчера. Сам Виллинович в это время совал в руки лауреатам конверты.

Ко мне подошел человек гренадерского роста и вида.

— Чулпанов, — представился он, — председатель Чеховского общества. Не знаешь, в какой валюте выдают премию?

— Нет, — сказал я.

— Но ты же местный?

— Почти, — кивнул я, — со вчерашнего дня здесь.

Чулпанов смерил меня взглядом. Да, размерами я не тянул на местного. Мановением руки он остановил официанта, взял с подноса два фужера с шампанским и один протянул мне.

— Виталий, — сказал он.

Мы чокнулись.

— Писатель? — спросил Виталий.

— Увы, — сказал я.

— Чехова любишь?

— А как же.

— В музее Чехова на Цейлоне был?

— Нет.

— А я на острове Святой Елены не был, — уравнял наши возможности Чулпанов. — Между прочим, тоже в Индийском океане.

Я ничего не сказал, поскольку ни Цейлон, ни Святая Елена в моих планах путешествий не значились.

— А здесь что делаешь? — поинтересовался Чулпанов.

— Гощу, — сказал я. — Вчера вот в монастыре обедал.

— И как? — оживился мой собеседник. — Что наливали?

— Ничего, — ответил я. — Пост.

— Да, в пост к ним лучше не соваться, — согласился Виталий. — Что у нас сегодня в программе?

— Обед, возложение цветов на могилу Северянина и ужин в гостинице.

Мне было приятно ощущать себя доверенным лицом хозяина.