Мерцание золота
Шрифт:
Леонид, кстати, долго не верил, что нам досталась черная машина. Он вообще считал, что мы его разыгрываем, когда я попросил отвезти нас в Яхрому.
— Сейчас никто ничего никому не дает, — сказал он. — Какая, к черту, машина?
— У нас бартер, — объяснил я. — А по бартеру можно все.
— И по бартеру нельзя, — уперся Леонид.
— Поехали, сам увидишь.
Леня увидел — и все равно не верил.
— Не может быть, — ошалело вертел он в руках паспорт транспортного средства.
— Вот,
— Она же черная!
— Да, так и написано: черная.
— Но ведь ты простой писатель!
— Хуже, чем простой, но мне и не дали. Бартер у Елены Георгиевны.
Леонид захлопнул дверь «Нивы» и укатил, не дожидаясь нас. Чувствовалось, эта история выбила его из колеи.
— Куда поедем? — спросила жена, усаживаясь рядом со мной. Она легко освоилась в своем новом автомобиле.
— Домой, — сказал я. — Завтра поедем ставить машину на учет.
— Поехали, — покорилась жена.
В принципе она легко бы поехала и не на учтенной машине. Но лучше, чтоб все было по закону.
Я тоже долго не мог привыкнуть, что у меня черная «пятерка». Несколько раз у нас пытались ее купить. Как только я подъезжал к какому-нибудь автоцентру, ко мне тут же подскакивал человек кавказской наружности.
— Продашь?
— Не продается, — захлопывал я дверь.
— Хорошие деньги дам.
— Тем более.
Итак, к миллениуму я подкатывал на черном автомобиле. Но до него было еще несколько лет. А во времена миллениумов один год считается за два, если не за три.
Жить в эти времена было интересно, но очень опасно.
3
Однажды ко мне в издательство пришел Володя Виллинович.
— Хочу книгу издать, — сказал он.
— Хорошее желание, — похвалил я его.
— Надо рассказать, как русские осваивали Прибалтику, — объяснил он. — А то про одних немцев пишут.
— Ты из Риги?
— Из Таллина. Один из моих прадедов был начальником конницы в Великом княжестве Литовском.
— Белорус?
— Тогда белорусов не было, — уклонился от прямого ответа Виллинович.
Это было правдой. Ни белорусов, ни украинцев, ни даже литовцев в Великом княжестве Литовском не было, одни литвины. И, как ни странно, русские, которые назывались русью.
— Какие крови в тебя влиты за тысячу лет? — спросил я.
— Польская, татарская, финская, — стал загибать пальцы Володя. — Наверно, и без немецкой не обошлось.
— А эстонская?
— Этой нет! — открестился он.
— Чем в советские времена занимался?
— Заведовал корпунктом в Копенгагене, — не стал таиться Володя.
То, что он птица высокого полета,
— В Таллине бывал? — спросил Виллинович.
— Снимал как-то, — вздохнул я.
Работая на белорусском телевидении, я неделю таскался по Таллину, снимал старый город, море и писателей, которые могли говорить по-русски. Жил, между прочим, в гостинице «Олимпия».
— Приглашаю, — сказал Володя. — Скоро будет вручение премии Достоевского, так что милости просим.
— За твой счет? — удивился я.
— Конечно. Жить будешь в гостинице в центре города. Сегодня же пришлю приглашение.
— Зачем приглашение?
— Для оформления визы, — теперь пришел черед удивляться Володе. — Ты ведь про Эстонию еще ничего не писал?
— Нет, — сказал я.
— Тогда с визой проблем не будет.
— А если бы написал?
— Возможны варианты, — посмотрел в окно Виллинович. — Молодые демократии гораздо обидчивее, чем старые. Отслеживают все, что о них пишут. А ведь в политике сейчас одни дураки, особенно в Европе.
В консульстве Эстонии мне действительно без проблем выдали визу, и я отправился в гости к Виллиновичу.
— Ты приехал на день раньше, чем остальная делегация, — сказал Володя, встретив меня на железнодорожном вокзале. — Но я это специально сделал.
— Зачем?
— Поможешь оргвопросами заниматься.
Я заселился в гостиницу, которая и вправду была в центре города, и мы поехали по делам.
— Нужно заказать дипломы для премии, — сказал Володя, садясь в «мерседес». — А на русском языке это не так просто.
— Город изменился, — согласился я, вертя головой. — Вывесок на русском совсем не осталось.
— Не только вывесок, — хмыкнул Виллинович.
Мы подрулили к фирме, которая занималась изготовлением дипломов. Девушка, сидевшая за конторкой, была настолько хороша, что я раскрыл рот, уставившись на нее.
«В советские времена таких хорошеньких здесь не было», — подумал я.
Володя произнес длинную тираду на эстонском языке, из которой я понял только слово «Достоевский».
— Нет, — сказала девушка, легонько покраснев.
В смущении она была еще более прекрасна.
— Представляешь, — повернулся ко мне Виллинович, — она не знает, кто такой Достоевский.
— Неужели?
Я и так смотрел на девушку широко раскрытыми глазами, но здесь они чуть не вылезли из орбит.
Володю мой вид рассмешил.
— Она не училась в школе? — спросил я.
— В эстонских школах Достоевского не изучают.
— А кого?
— Наверное, Шекспира.
Володя снова заговорил по-эстонски.
— Шекспира тоже не знает, — сказал он мне.