Мерцание золота
Шрифт:
— А кто вам сказал? — поднял одну бровь Паламарчук.
— Да уж сказали, — усмехнулся Уткин.
— Ну, выпил, — не стал отказываться Паламарчук. — Утром похмелиться охота, а все бутылки пустые. Я туда, я сюда — ничего нет. Засунул руку в резиновый сапог, стоявший у двери, — есть!
— Как ты догадался, что вино во Франции прячут в резиновые сапоги? — изумился Коледин.
— Наитие, — опустил долу цыганские глаза Петр.
— Талант, — сказал я.
— А что в Аргентине? —
— Ты и туда летал?! — рука у Коледина дрогнула, и он пролил спирт на газету.
— Лучше бы не летал, — сказал Паламарчук. — Моим соседом в самолете был Солоухин.
— Очень хороший писатель! — очнулся человек, дремавший на кресле в углу, на котором обычно спал Бацалёв.
Отчего-то я понял, что этот человек не из писательского цеха.
— Таких жмотов свет не видел! — посмотрел на него Паламарчук. — Весь полет прикладывался к фляжке с коньяком, а мне не предложил ни разу.
— Сколько туда лететь? — спросил я.
— Часов десять. Представляешь — ни разу! В одиночку весь коньяк выжрал.
— Солоухин таков, — согласился Уткин. — Мне бы он предложил, а вот юнцам вроде вас — никогда.
— И вам бы не предложил! — загорячился Паламарчук.
Назревал скандал.
— А кто здесь писатель? — поднялся с кресла человек в углу. — Мне нужен романист.
— Вот он, — небрежно махнул в мою сторону Уткин.
Я романов не писал, но промолчал.
— Пойдем выйдем, — приказал человек из угла.
Только теперь я понял, что он из воинского сословия.
Мы вышли в коридор.
— Значит, так, — сказал вояка, усилием воли заставляя себя не качаться. — У меня есть сюжет, ты пишешь роман. Идет?
— Идет.
Наблюдая за его усилиями, мне было трудно заставлять себя стоять ровно, тоже хотелось покачнуться.
— На. — Он сунул мне в руки листок.
«Командиру ВЧ 15 956 полковнику Пушкину А.Г., — прочитал я, — от командира 1-й авиаэскадрильи подполковника Григорьева В.И. рапорт о служебном расследовании».
— И что? — посмотрел я на вояку.
— Ты читай, читай.
Я стал читать.
«20 августа 1987 года экипаж майора Гумилёва Н.К. на самолете АН-12 № 83 выполнял полет по маршруту Львов — Луцк — Дубно — Львов. При этом проводилась перебазировка истребительной эскадрильи с аэродрома Луцк.
Выполнив задание, по метеоусловиям Львова экипаж остался на ночевку на аэродроме Дубно. После ужина в летной столовой экипажем в гостинице была выпита полученная от командира Луцкой эскадрильи пол-литровая (по утверждению экипажа) бутылка технического спирта.
Ночью помощник командира корабля Матвеев С.А. встал в туалет по малой нужде. Однако, уставший после напряженного летного дня, лейтенант Матвеев С.А.
Майор Гумилёв Н.К. заметил происшедшее только утром, надев сапоги на ноги.
В результате сложившейся психологической несовместимости прошу изменить состав штатного экипажа самолета АН-12 № 83».
— Н-да, — сказал я, закончив читать.
— А резолюция? — спросил вояка, который спал стоя, пока я читал. — Резолюцию разобрал?
Действительно, на листке была резолюция, написанная от руки.
— «Василий Иванович! — вслух прочитал я. — Не надо мне е…ть мозги! Буду я еще из-за всякой хрени изменять установочный приказ по части. Объяви Матвееву выговор за несоблюдение субординации, а Гумилёв пусть отольет в сапоги Матвееву и успокоится. Полковник Пушкин».
— Подпись есть? — спросил вояка.
— Есть, — сказал я.
— Вот, — сильно покачнулся он. — Писать будешь?
— Буду.
Я тоже качнулся.
— Сам Пушкин подписал! Бери рапорт себе.
Мы вернулись в кабинет председателя.
«Нет, Карфаген должен быть разрушен, — подумал я, взяв в руки стакан. — Сюжет не хуже «Капитанской дочки». А может, и лучше».
— Договорились? — подмигнул мне Паламарчук.
— Эта штука сильнее «Фауста» Гёте, — сказал я.
— Напишешь — дашь почитать.
Мы с Петром чокнулись.
К сожалению, я тогда не знал, что мы с Паламарчуком больше не увидимся. Он сильно исхудал и пил свой портвейн уже через силу. А спустя месяц мне сообщили, что Петра не стало.
— Отпевание в Сретенском монастыре, — сказала по телефону Бурятина. — Придешь?
— Приду.
Народу в храме было не много и не мало, ровно столько, чтобы не было толкотни. Несмотря на окладистую бороду Петра, было видно, что он совсем молод, едва-едва за сорок.
«Один из самых талантливых моих сверстников, — думал я. — Его «Сорок сороков» останутся навсегда. Мы мрём сейчас от болезней или от невозможности жить?»
Отпевал сам отец Тихон. Пахло ладаном и еще чем-то, чем всегда пахнет в минуту прощания.
4
О том, что происходит в стране, лучше всего было видно по писательскому сообществу. Писатели не просто разделились на патриотов и либералов, — они передрались в прямом смысле этого слова. На одном из собраний писателю Курчаткину разбили очки, и он ходил, размахивая ими, как стягом повстанческой армии.
На другом собрании сибирский писатель Тигров вышел на трибуну, обозрел сидящих перед ним собратьев и молвил: