Мерцание золота
Шрифт:
А пока в банкетном зале стреляло шампанское. С соседями по столу я беседовал о великолепии русского слова, объединившего не только славян, но и ордынцев с тунгусами.
— Искусства лучше всего развиваются в империи, — заключил я.
Мои соседи за столом умолкли. Слово «империя» не понравилось ни одному из них.
— Империи уже не будет никогда, — сказал сосед справа.
— Жрать и так нечего, а тут империя, — согласился с ним сосед слева.
Я посмотрел на стол, который ломился от этой самой жратвы.
— Но тогда и искусства погибнут, — сказал
Они уставились на меня не просто как на идиота, а как на больного идиота.
— Да этого искусства у нас девать некуда, — гоготнул тот, что справа.
Я понял, что от письменности мои соседи далеки. «На банкетах это бывает», — подумал я.
— В Литве русский язык никто не учит, — сказал левый сосед. — Наши хлопцы давно на их немлабают.
«Это что же за хлопцы?» — взглянул я на соседа.
Так и есть, искусствовед в штатском. Успел я или не успел что-нибудь ляпнуть? Наверное, успел. Но на банкетах они не всегда на работе…
— Так, владыка по столам пошел, — подобрал живот сосед справа, вероятно старший. — Давай к нему!
Они взяли по фужеру с шампанским и бодрым шагом направились к Филарету. Тот чокался с писателями за соседним столом.
Владыка, впрочем, ловко обогнул моих собеседников и направился прямиком к нам.
— С праздником! — чокнулся он сначала с Аленой, затем со мной.
Глаза его смеялись. Мне стало хорошо, будто иерарх только что благословил меня. А может, он и вправду благословил.
— За искусство! — отсалютовал я соседям, стоявшим наподобие часовых у мавзолея.
Они сделали вид, что меня не знают. «На работе», — понял я.
— А здесь много классиков, — сказала Алена. — Михалкова что-то не видно.
— Распутин приехал?
— Должен быть.
Она завертела головой.
— «На лучшее надеемся мы зря, когда Распутин около царя», — процитировал я эпиграмму ее отца.
— Здесь папа не прав, — нахмурила бровки жена.
В такие минуты с ней лучше не спорить, да я и не собирался. Меня больше интересовали белорусские классики. Как они себя поведут в новых условиях? На последнем съезде Максим Танк сложил с себя полномочия председателя правления Союза писателей, его место занял Василь Зуёнок.
Я Василь Васильевича знал еще по журналу «Маладосць». Это был хороший человек, но, как говорила наша машинистка Лариса Петровна, не умел писать. Она имела в виду не стихи, а приказы по редакции. Их она переписывала по собственному усмотрению, и, как правило, значительно улучшала.
А в качестве руководителей Союза писателей Танк и Зуёнок были для меня одинаковы.
Еще во время работы на телевидении мне довелось записывать встречу депутата Верховного Совета республики Максима Танка с избирателями в Островце. Там народный поэт Максим Танк был Евгением Ивановичем Скурко, как в паспорте. Мало кто, кстати, знал, что танком он стал не от танка, давящего врага, а от японского стихотворения — танки. Но, согласитесь, Максима Танка для белорусского уха звучала не очень хорошо, и он стал Танком.
Съемочная группа состояла из кинооператора, звукорежиссера, двух осветителей и
Зал на пару сотен мест быстро заполнился. Народ сидел хмурый, немногословный: у всех, как говорится, хозяйство, а тут волынка часа на два, а то и на все три. Депутат Верховного Совета, конечно, большой человек, но свинью не накормит. Да и корову не подоит, если уж на то пошло. Люди сидели, мрачно разглядывая пустую сцену.
— Приехали! — подскочила Танечка и помчалась к трибуне проверять микрофон.
«Коза!» — качнул я головой.
Резвые ножки Танечки определенно были из другого спектакля.
Осветители включили софиты. Ребята тоже были излишне веселы, но здесь хотя бы понятно почему. Я слышал звяканье пивных бутылок за кулисами.
Товарищ из райкома партии представил публике народного поэта, и Евгений Иванович принялся бодро читать доклад по бумажке. Для него это было привычное дело. Впрочем, и островецкие избиратели не сегодня на свет появились. Кто дремал, кто пялился в потолок, парочка ветеранов в первом ряду, приставив ладонь к уху, напряженно слушала.
И вдруг один из софитов, стоявших за спиной Танка, с грохотом взорвался. Евгений Иванович присел, втянул голову в плечи, но читать доклад не перестал. В свете второго софита, стоявшего поодаль и направленного в зал, слова на бумаге были едва различимы, но Максим Танк не сдавался. Все-таки он был проверенный боец.
Оператор делал мне судорожные знаки — картинка в кадре оставляла желать лучшего. Я это прекрасно понимал, но сделать ничего не мог.
Однако ситуация разрешилась сама собой. Второй софит тоже не выдержал напряжения и взорвался. Зал погрузился в темноту.
— Со звуком хоть все в порядке? — наклонился я к уху Танечки.
— Лучше, чем всегда! — выдохнула она.
Я подумал, что в кромешной темноте никто не заметил бы поцелуя, если бы таковой случился. Танечка, видимо, тоже подумала о чем-то похожем, потому что вздрогнула и прижалась ко мне.
Однако какие поцелуи в роковой час? А он был именно таким — роковым. Встреча народного поэта с избирателями уже стояла в телевизионной программе.
— Полный пипец! — шепнул я в ухо Танечки.
Она хихикнула.
— Пойду разруливать, — сказал я. — А ведь так хорошо все начиналось.
— Я тоже подумала, что…
Танечка замолчала.
В зале зажглась люстра. При ее свете кое-что можно было разглядеть, но для записи на кинопленку освещения катастрофически не хватало.
Евгений Иванович снова начал героически сражаться с текстом на своих бумажках. Что-то, наверное, он знал по памяти, однако не цифры ежедневных надоев. И не центнеры собранного картофеля.