Меридианы карты и души

Капутикян Сильва

На краю села, километрах в двух от Аракса, покоится моя бабушка. Последние годы свои она жила в деревне у Варсик. «Бабушка, почему ты не хочешь к нам в Ереван?» — часто спрашивала я. «Сильва, дитя мое, я им здесь больше нужна, а вы уже давно на своих ногах стоите…»

На могиле бабушки мы поставили надгробье — хачкар — из черного туфа, с орнаментом и надписью. И вот сегодня впервые все четыре сестры вместе с детьми, внуками и правнуками пришли к ее могиле.

Постояли, разожгли огонек, и каждый бросил туда ладан, как положено это у нас в память усопшего. Помолчали.

В

нашем роду не принято плакать на людях, причитать, хотя много горького накопилось за годы. И тетя Арус не плакала. Энергично поправила очки в черной оправе на носу, твердо, мне даже показалось безучастно, прочитала строки, высеченные на камне.

И зачем, зачем только моя ванская бабушка отправила свою дочь тогда в Стамбул?.. Осталась бы дома, жила с нами, как и моя мать, работала бы на ткацкой фабрике, а по вечерам бегала на рабфак, вышла бы замуж за здешнего парня, обзавелась кучей детей. Пусть, как и мы, получала бы хлеб по карточкам, росла, мечтая о новом ситцевом платье, пусть в годы войны простаивала бы с нами в очередях и ездила в деревни, оставшиеся без мужчин, собирать смерзшийся под снегом хлопок. Только бы жила рядом, возле нас, с матерью, с Варсик, с Астхик, изо дня в день, из года в год старилась бы на глазах, чтобы мы постепенно привыкали к ее увядающему лицу, к тускнеющим глазам, к очкам…

Близился день разлуки. Мы хотели, чтобы она еще погостила у нас, но тетя отказалась: боялась оторваться от группы. Я собиралась послать ее сыну Хорену подарок— хорошие часы, фотоаппарат «Киев».

— Не надо, не делай этого! Хватит с него того, что имеет, не заслужил… — внезапно сорвалась Арус и тут же смолкла.

Кто знает, кроме утраты мужа и брата, какие еще беды обрушились на нее, какие обиды хранила она в душе своей, обиды, о которых в суете своего двухнедельного пребывания не успела или не захотела рассказать… И уехала, так и не поведав о своей пятидесятилетней жизни вдалеке, не стерев белых пятен в ее редких пугливых письмах, не посидев час-другой наедине с сестрами, не открыв им своего сердца и даже не оставив после себя боль разлуки.

Уехала, возвратилась обратно к себе моя тетя Арус — нет, моя тетя Аракси, суетливая, маленькая, с короткими прямыми волосами, сухоньким, потемневшим лицом и темными глазами в очках. Пишу эти строки и ощущаю, что именно от всего этого, от невольной отчужденности, в которой не повинны ни она, ни мы, от нашего несостоявшегося сближения, во мне все больше и больше жалости к ней. И, оказывается, она дороже и ближе мне, чем та светлолицая, полноватая, с большими зеленоватыми, как у мамы, глазами тетя Арус.

Когда я вернулась из Америки, в кипе писем обнаружила и ее письмо. Прислала вырезку из стамбульской газеты «Время» о моих вечерах в Монреале поздравляла с тем, что поездка прошла успешно. Прочла это письмо со щемящим чувством, но — вы! — так до сих пор и не собралась ответить. Завтра же, когда буду в Ереване, непременно ей напишу, непременно…

18 марта, Ереван

Утром, приехав из Егварда

в Ереван, позвонила в Комитет по спюрку, а если официально, то в Комитет по культурным связям с армянами за рубежом. Хотелось узнать, что у них нового, кто сейчас гостит в Ереване из знакомых.

Комитет, созданный в 1964 году, стал в какой-то мере непосредственным преемником КПА — Комитета помощи Армении, возникшего в двадцатых годах, — но по сути своей в корне от него отличается. Нынешний Комитет по культурным связям предполагает совершенно иные маршруты своей деятельности — помощь не Армении, а из Армении.

Вот и сегодня председатель Комитета Вардгес Ама-заспян созвал нас, членов правления, чтобы обсудить просьбу писателя Ваграма Мавьяна, прибывшего из Лиссабона. Это отнюдь не личная просьба, она исходит из фонда Гюльбекяна, где Мавьян работает.

Этот фонд, основанный согласно завещанию Галу-ста Гюльбекяна, распределяет свои средства во многих странах мира. При нем существует и армянская секция, которая призвана помогать спюрку — его учебным заведениям, больницам, нуждающимся студентам, издавать труды по истории Армении, ее зодчества и прочее.

Ваграм Мавьян рассказал нам, что эта секция снабдила почти все школы спюрка кинопроекторами, но нет слайдов по Армении. Он составил предварительный их перечень: история родины, ее литература, архитектура, а главное — современная Армения, ее столица, культура, наука, — и просил Комитет достать эти материалы.

Участники заседания с готовностью предлагают свою помощь. Мы расходимся по домам с каким-то добрым чувством. Пусть мелочь — слайды, но что-то еще прибавится, что-то еще узнают они о нас, о нашей жизни, о Советской Армении.

Расставаясь, мы с Ваграмом сговариваемся пойти вечером вместе в театр.

Мавьян писатель одаренный, интересный, что называется, с изюминкой. И внешность незаурядная. Седина, которой становится с каждой встречей все больше и больше, прибавляет ему какую-то значительность.

Два года назад Мавьян тоже приезжал в Ереван. Мы побывали с ним в селе Уджан, где он хотел увидеть памятник полководцу Андранику. Лет десять уже, как он воздвигнут на средства, собранные жителями Уджана. В селе еще живы многие из воинов армии Андраника— те самые ополченцы, которые в 1915 году встали на защиту своей обожженной земли, на защиту осиротевших жен и детей от злодейств, чинимых разъяренными аскерами. Сгорбленные, совсем уже старые, с четками в темных, сморщенных руках, сидят они под сенью молодых деревьев на скамейках у памятника.

Поодаль с горделиво-независимым видом нас с Мавьяном разглядывают деревенские парни, по-модному с длинными волосами, в пестрых грубошерстных свитерах. Это они облекли в плоть мечту стариков: вырыли возле памятника котлован для озерца, закрепили дно и стены камнем и цементом, насадили вокруг деревья. На берегу этого озерца под ногами у дедов крутятся внуки, крепенькие, с горящим горным румянцем на налитых щеках, и хоть одежда у них и новая, но штанишки обвисли, скошенные ботинки в грязи, — одним словом, обыкновенные деревенские ребята…