Меридианы карты и души
Шрифт:
— Это магазин хиппи, — объясняет Птукян, — все, что им необходимо, можно найти здесь.
В магазине все время юноши, девушки. Молча стоят у пластинок и картин, разглядывают сувениры, свечи и, сделав маленькую покупку, выходят.
Тесно. Гаспар уступает свою расшатанную табуретку мне, и мы продолжаем беседу. Он охотно отвечает на вопросы. По-видимому, удивлен и даже польщен, что приезжая с таким незлобивым любопытством хочет понять его, а не высокомерно, как, наверное, бывает обычно, воротит от него нос.
— Нужно
— Ты женат, Гаспар?
— Разошелся… Да, она была канадкой… Вначале думала, как и я. Жили в маленькой комнатке. Потом она изменилась, захотела стать богатой… Что же! Валяй, становись богатой!
Входит тоненькая девушка в платье до каблуков, с золотистыми волосами. Гаспар идет ей навстречу, они целуются. С девушкой пришел смуглый юноша с пышными бакенбардами, но без усов и бороды. На нем длинное, в талию пальто. Это брат Гаспара, учится на историческом факультете в университете. Ему едва восемнадцать-девятнадцать, но живет тоже отдельно от родителей.
— Вы разделяете взгляды брата? — интересуюсь я.
— Частично, — улыбается юноша.
Девушка скромно стоит в сторонке.
— А это кто? — обращаюсь я к Гаспару.
— Это Николь, познакомьтесь, пожалуйста. Она тоже студентка, обучается психологии…
Даже не обучаясь психологии, можно догадаться, что хорошенькая Николь, канадская француженка, поспешила заполнить вакуум после решившей «стать богатой» жены Гаспара.
— Ты любишь Николь? — спрашиваю я по-армянски.
Гаспар вопросительно смотрит на Птукяна. Видимо, восточноармянское спряжение сделало слово «любить» совершенно непонятным. Я повторяю.
Птукян на этот раз переводит с армянского на армянский и переделывает на современный лад:
— Она спрашивает, ты спишь с ней…
— Нет, нет, совсем не об этом, — спешу уточнить я — все и без того ясно… — Нравится тебе Николь? Влюблен в нее?
— Да, да, нравится, — с трудом догадывается Гаспар, — хорошая девушка, уже три-четыре месяца знакомы…
— Ничего не скажешь, для хиппи это очень длинный срок!
— Я не хиппи, я просто человек, который хочет быть самим собою… Хиппи — те забираются куда-нибудь подальше от городов, живут коллективно.
— Почему косу отпустил себе?
— Так красивее.
— Неужели?
— Николь так считает.
— О, если так считает Николь, я пасую. Тут первое слово за ней…
Гаспар смеется, в черноте бороды с трудом прорезается белая щелка зубов. Смеется, но во всем его облике проскальзывает что-то жалковатое,
— Кем ты себя чувствуешь, Гаспар?.. Чувствуешь, что армянин?
— Конечно, что-то чувствую, однако… Национальность— это неважно, важно быть человеком, любить человека… Эта любовь поможет нам достичь бога…
— А о Нарекаци ты слышал?
— Нет. Кто это?
— Поэт, жил в десятом веке… Он тоже стремился достичь бога, о котором ты говоришь.
— Армянин?
— Армянин. Если бы ты прочел его, Гаспар, полюбил бы. Он велик, очень велик, как Данте и Шекспир. В последнее время, когда его перевели на русский, французский, все читавшие просто поражены были.
— Да? — засветилось на миг лицо Гаспара. Вероятно, сказанное им «что-то чувствую» высекло вдруг искру.
Однако под какими же толщенными пластами таится это «что-то чувствую»! Как случилось, что для ищущей этой души не стала защитной броней та самая первооснова, ничего в ней не взрастила мучительная одухотворенность нашего народа, его история, его судьба, его боль, радости, надежды — все то, что до краев может наполнить тысячи ищущих сердец?
— Как проводишь время, Гаспар?
— Бываю здесь, в магазине, хожу к товарищам, фильмы смотрю. На будущей неделе должен пойти «Сатирикон» Феллини…
От минуты к минуте протягиваются какие-то нити между мной и этим странноватым, но чем-то привлекающим к себе юношей. Вот еще одна ниточка — Феллини… Стало быть, и он неравнодушен к тому новому, что врывается в этот порядком одряхлевший мир, и он сопричастен подлинному искусству.
Обычно на прощанье я оставляла своим новым знакомым какую-нибудь памятку — ереванскую открытку, значки с Араратом, с крунком, с Ани, с армянскими буковками. Несколько раз опускаю руку в сумку, но снова отказываюсь от этой мысли, боюсь… Боюсь, что не поймет, усмехнется, примет просто как кусочек металла… Но ведь дарила же я это в других случаях людям, порой совсем незнакомым, а тут… Тут я боюсь, что, если Гаспар останется безучастным, порвутся с трудом свитые нити между мною и этим странноватым юношей с печальными глазами армянина.
Расставаясь, Гаспар хочет что-нибудь подарить мне из. заморского ассортимента своего магазинчика. Торопливо откладывает коробочки с благовониями, пузырьки с духами. Я отказываюсь: мол, еду не в гостиницу, не могу ничего брать с собой.
— Тогда я пришлю вам в отель.
— А что мне прислать тебе, Гаспар? Хочешь альбом?
— Альбомов у меня много, я хочу книгу на армянском, если можно.
— На армянском! — Кажется, между нами сразу же протянулось целое полотнище, сотканное из тончайших нитей. — Приезжай в Армению, Гаспар, ты полюбишь ее.