Меридианы карты и души
Шрифт:
И новых стен цвета весенние,
Под цвет весенних наших дней,
И вся судьба моей Армении,
Как и судьба ее камней![28]
3 мая, Егвард
Если наиболее характерное нововведение «американской цивилизации» то, что человечество пересело на колеса, иначе говоря, моторизация, то Генри Форд — пионер этой новой цивилизации. И следует сказать, что основатель «Форд мотор компани» и его наследники прекрасно понимают это. Именно поэтому и существует особая, организующая и регулирующая экскурсии на этот завод контора, многоэтажная, с залами ожидания, автобусами, машинами. В конторе я заполнила специальную анкету с пунктами, выясняющими личность, после чего
Завод этот — поистине целый город, в одни ворота которого въезжает бесформенная масса металла и, пропутешествовав по рельсам пресловутого фордовского конвейера, выезжает из других ворот уже в виде автомобиля. Созданные воображением моих детских лет представления об этой конвейерной «пятиминутке», безусловно, утратили свою первозданность. Смотрела я на все довольно спокойно, без такого уж изумления. Во-первых, на Урале и в Сибири повидала заводы подобного масштаба, ну, и к тому же, что ни говори, возраст не тот, когда так легко всему удивляешься…
Интересно было в музее, который основал сам Форд, сам собирал для него экспонаты. Он поставил перед собой задачу добыть все «первое». Первый паровоз, первый вагон, первый телефон, первая сеялка, первый трактор, первый комбайн и, конечно, первый автомобиль. Не смог раздобыть Генри Форд только первые «крылья», изготовленные греком Дедалом, на которых летал Икар, но вместо них под куполом здания распластали свой крылья всевозможные аэропланы, дирижабли, воздушные шары, прапредки нынешних «Боингов» и «Аполлонов»… Трудно было поверить, что эти «гадкие утята» всего лишь за пятьдесят — шестьдесят лет смогли сменить «оперение» и превратиться в грозных орлов, способных за каких-нибудь несколько часов облететь земной шар.
Основная часть музея — конечно, отдел автомобилей, плод самой сильной любви Генри Первого. Там расположились поротно 175 «антикварных», как сказано в путеводителе, образцов, до того странных и смешных, что трудно даже счесть их автомашиной. Но факт остается фактом, эти кареты, напоминающие экипаж гюмрийского извозчика «фаэтон-алека», сто лет назад сами по себе трогались с места и прогремели на весь свет.
В мемориальной комнате Генри Форда на втором этаже значится, что он автор первого автомобиля в мире, хотя кое-кто из историков ставит это под сомнение… О Генри Форде ходит множество и других легенд, былей и небылиц. О его хваткости, демократичности, способности наладить добрые отношения с рабочими, об умении ловко прижать хвост конкурентам и т. д. Любопытен один факт. В январе 1914 года Форд громогласно объявил, что его завод переходит на трехсменный восьмичасовой рабочий день с одновременным повышением поденной оплаты до пяти долларов. Можно понять, какое впечатление произвело это заявление, если принять во внимание, что на других заводах рабочий день длился тогда десять — двенадцать часов и «стоил» два-три доллара. Один из американских историков, обращаясь к этому событию, пишет: «Трудно объяснить новым поколениям последствия этого шага. Они смогут себе представить все его значение, если узнают, что он вызвал большую сенсацию, чем сообщения, возвестившие о начале первой мировой войны».
Не знаю, как для новых поколений американцев, но для нас, для поколений, испытавших на своей земле, на своей жизни кровопролитные войны, это сравнение звучит кощунственно.
Рассказывают, что в ту ночь, когда Форд объявил о нововведениях, к воротам его завода стеклась десятитысячная толпа людей с других предприятий и из других городов. В последующие дни, несмотря на аншлаг «мест больше нет», люди продолжали стоять у проходных и на прилегающих к ним улицах. Дело дошло до штурма ворот. Форд несколько раз вызывал полицию, и лишь сильная струя воды, обрушившаяся на людей, принудила и без того мерзнувших на январском холоде безработных отступить. Разумеется, это не помешало тому, чтобы Генри Форд, все «преобразования» которого имели только один прицел — нажива и нажива, вошел в американскую историю как «благодетель, озабоченный судьбой своих рабочих». Сам Форд в своей книге «Моя жизнь и работа» пишет: «Переход на пятидолларовую оплату рабочего дня был одним из наивыгоднейших мероприятий, когда-либо осуществлявшихся нами».
Форд был одним из тех, кто в двадцатые годы установил деловые связи с Советским Союзом. На его завод ездили учиться советские инженеры и рабочие, его инженеры принимали участие в строительстве автомобильного завода в Горьком. Деловые связи с Фордом обошлись Стране Советов в триста пятьдесят миллионов долларов. Это одно из свидетельств гибкости маневра многоопытного предпринимателя.
Все эти качества и способности помогли сыну скромного фермера из Дирборна стать «автомобильным королем», который в тринадцати странах мира водрузил флаги
В Дирборне я оказалась свидетельницей создания одной из таких машин очередной модной марки, наблюдала за тем, как на ленте конвейера из минуты в минуту металлический скелет становится телом, обретает «плоть и кровь».
— Хорошо бы одну из этих машин Форд подарил вам, — не знаю, из каких побуждений возжелал мой спутник, детройтский армянин.
— Спасибо, — сказала я. — В Ереване у меня свой завод. Несколько «Еразов»[29] дарят мне ежедневно, так что с меня хватит…
Сказала и почувствовала, что не только сострила. В это мгновение до стеснения в груди показался мне дорог наш неприхотливый «Ераз», еще только-только встающий на ноги, в рождении которого действительно есть наши общие усилия, а значит, и ощущение того, что он наш, мой. И мне вспомнилось, как однажды на старом ереванском стадионе шла футбольная игра. По склону Норка, пронзительно свистя, проходил поезд. И неожиданно стадион взорвался аплодисментами. Что такое? «Арарат» же не забил никакого гола. Оказывается, на платформах поезда стояли новехонькие «Еразы», и стадион дружно аплодировал этим направляющимся куда-то далеко питомцам Еревана, видимо приравняв их не меньше чем к голу «Арарата»…
4 мая, Егвард
В Детройте я жила в гостинице, которая находилась в довольно-таки отдаленном пригороде. Мне показалось странным, что устроили меня так далеко от центра, где можно скорее ощутить нрав и дыхание города. Но оказалось, что это сделано, как говорится, в целях моей безопасности, поскольку мне объяснили, что «центр захвачен черными», а белые перебрались в окрестности.
Несомненно, есть и свои преимущества в том, что живешь вдали от непрестанного городского шума, тем более если ты устал и жаждешь покоя. И так как я несколько месяцев в постоянных переездах, то тишина пригородной гостиницы хоть немного снимала утомление.
Примерно в таком состоянии я и пребывала, когда телефонный звонок разбудил тишину. Звонил мой детройтский знакомый. Обменялись парой слов, после которых он сообщил, что из Еревана пришла печальная телеграмма — умер Татул Алтунян.
Затем мой приятель пожелал мне спокойной ночи, никак не предполагая, что его звонок, это внезапное известие, все перевернул во мне и вокруг меня, вырвал из Детройта и унес далеко — в Армению, в Ереван…
Всю ночь я провела в Ереване, знала, что сейчас там полдень и, кто знает, может, именно в эти минуты предают земле Татула Алтуняна, моего друга, человека, которому многим обязана армянская музыка. Маленькая, казавшаяся прежде уютной комната с укрощенным абажурами мягким светом вдруг почужела, отстранилась, и я в этом чужом городе, среди чужих людей, отделенная океаном, почувствовала себя безнадежно далеко, безнадежно оторванной от дома, от своих. И в то же время всем сердцем, всеми мыслями была там, среди движущейся по ереванским улицам толпы, вместе с родными и близкими Алтуняна.
На следующий день в зале при новой армянской церкви состоялся литературный вечер. Я рассказала о неоценимом вкладе Татула Алтуняна в культуру нашего народа и попросила стоя почтить его память. Зал встал, хотя чувствовалось, что были люди, которые о нем и не знали. Не знали они еще и того, что если, преодолев десятки километров, приехали сюда, чтобы увидеть и услышать посланницу Армении, то в этом большая заслуга и Татула Алтуняна, созданных им песен, которые по радио, с пластинок, со сцены и с экрана уже несколько десятков лет звучали в их домах, по всей шири спюрка, и постоянно, незаметно, как свет, как вода, входили в их души, пропитывая их Арменией и любовью к ней.