Мертвая женщина играет на скрипке

Иевлев Павел Сергеевич

Экий шалун.

Могильники оказались… Могильниками. Я воображал себе что-то вроде пафосного европейского кладбища со склонившимися в тоске мраморными ангелами и слезодавительными надписями, но тут куда более уныло. Могильные камни покосились и наполовину ушли в землю, холмики частью размыты, частью разрыты, каменные склепы затянуло илистой болотной почвой. Ах, да, это же все раньше было под водой. Черт дернул этих мелиораторов…

Есть в археологии что-то для меня неприятное. Все это гробокопательство… Хотелось бы

верить, что когда тебя зароют в землю, вся эта история, наконец, закончится. А не продолжится ощупыванием твоих костей какими-то посторонними людьми. Это, в конце концов, нарушение личных границ!

Мужики с лопатами ковыряются в земле. Не спеша, но методично и упорно, как экскаваторы. Вроде вот этих двоих я видел в магазинчике? Или не их? Они какие-то одинаковые все, серые, стертые, сгорбленные, с ничего не выражающими полусонными лицами. Алкашей что ли запойных наняли копать?

Вокруг вьется стайка подростков. Особей так на дюжину. Периодически они отталкивают безропотно уступающих им место мужиков, ныряют в раскоп, как грачи в борозду, выныривают с чем-то в клювиках. Рассматривают, передавая по кругу, молча и пристально, откидывают в сторону, ждут дальше, наблюдая за копачами. Это и есть их археологическое волонтерство? Выглядит забавненько.

Мы подошли поближе, на нас покосились без всякой радости. Неприязненно так посмотрели. Вблизи подростки оказались мокрые, чумазые и недовольные. Я бы, на месте их родителей, призадумался насчет пользы такого волонтерства для здоровья физического и душевого. Как минимум, они могут простудиться.

Заглянул в раскоп — и чуть не навернулся туда с перепугу. Вскрытая могила внизу сочится темной болотной водой, которую черпают, подавая наверх, ведрами два мужика. Два вскрытых гроба. Крышки откинуты, лежат рядом. Гробы залиты по самые края, как наполненные ванны, и в них плавают как будто оранжевые тонкие водоросли…

Я не сразу понял, что это волосы. Длинные рыжие волосы, под которыми просвечивают из-под черной поверхности белые страшные лица.

— Опа, свежие трупы! — удивился Иван. — Это удачно, что мы с полицией!

— Нет, — мрачно ответила Лайса, — им лет, может, сто, а то и тысяча. Торфяная вода — природный консервант.

На нас смотрели все мрачнее. Подростки отошли в сторонку, скучковались и теперь бросали на нас нехорошие взгляды исподлобья. А мужики-копачи окружили нас и переговаривались непонятно, но зловеще.

— Блазнит, из балагты прелагатаи озойливые?

— Завсе вожгаемся кажон выдень, грабаем вотще. А хитни матрошат!

— Отжить ба.

— Прикорнать свертней? Скрячить тулаем, потяти, да в коросту стерво, к сколиям…

Я ничего не понял, но интонации мне не понравились.

Мы отошли от раскопа, они неторопливо двинулись за нами, сжимая в корявых руках лопаты. Из могилы вылезли… Нет, слава небесам, не покойники, а те двое, с ведрами. Что-то мне все это не нравится.

У Лайсы вроде был пистолет?

— Кою нуждой изглашились? — раздался недовольный тонкий голос сзади.

— Привет, Фигля, — сказал я девице. Оно же девица?

Рядом переминались с ноги на ногу ее клевреты — тонкий и толстый.

— Ты тоже тут? С ними?

Она посмотрела на меня неодобрительно.

— Ономо набдею за вами. Азовка так рекла.

— Ну, рекла так рекла, — не стал спорить я.

— Ристайте отсель, — велела Фигля.

— Вот еще! — возмутилась Лайса.

— Обинитесь. Не мудите. Пойдут сугонью покляпые, залазно закамшат вас та капно заяти, — пояснила девица. Я ни слова не понял, но догадался, что лучше бы нам покинуть это место, да побыстрее. А то будет плохо.

— Стланью через яругу по гребельке на полунощь. Дале ровно, — она махнула рукой в сторону. — Борзо!

Это я даже понял. Ну, насчет «борзо». Надеюсь, Лайса поняла остальное.

— И правда, пойдемте, — сказала полисвумен, — а то темнеет уже. Не стоит шастать по болотам ночью.

Она демонстративно не смотрела на мужиков с лопатами. И вовсе-то мы не испугались, кстати. Вообще ничуть. Да мы бы их, если что… Но вот эти рыжие волосы, плавающие в гробах, мне теперь, наверное, сниться будут.

Темнело как-то удивительно быстро. Мы, ковыляя и проваливаясь по колено на старой гати, сначала брели с фонариком, но потом дождь прекратился, тучи рассеялись, и над болотом взошла огромная сияющая луна.

— Черт, скоро полнолуние, оказывается, — странным тоном сказала Лайса. — Забываешь об этом с вечным дождем…

— Это важно? — спросил Иван.

— Иногда — да.

— Впервые вижу тут небо, а не тучи, — заметил я.

— Ночью развиднеется. Особенно, когда Луна большая, — пояснила Лайса.

— А при чем тут Луна?

— Не знаю. Но факт. В полнолуние небо всегда чистое.

Идти стало немного легче, хотя резкие тени сбивали с толку и не разобрать, где яма, где лужа, а где просто темное пятно. Но мы все равно уже были грязные и мокрые, терять нечего. Впрочем, вскоре тропа пошла вверх, под ногами перестало чавкать и я понял, что мы идем по искусственному сооружению.

— Это насыпная плотина, — сказала Лайса, — теперь я знаю, где мы.

— А раньше не знала? — нервно спросил Иван.

— Так, приблизительно… Ночью все такое странное.

— А это что за сарай? — показал я на темнеющее неподалеку сооружение.

— Будка управления шлюзами. От мелиоратров осталась.

— Мелиорировали-мелиорировали, да невымелиорировали… — сказал Иван задумчиво. — А что это там движется за нами?

Я оглянулся — в лунном свете по болоту перемещались темные тени. Они двигались быстро, целенаправленно, легко — как будто не по болоту с ветхой гатью. Им не мешала трясина, их не пугали топи — мчались, как жуки-водомерки. А когда они подбежали ближе, я понял, что это дети.