Мертвая зона(Повести)
Шрифт:
— У кого что проверять, без нас с тобой знают. Начальник политотдела сказал: «Чтоб была самодеятельность», — значит, она должна быть! И ты, замполит, за это отвечаешь!
Нелепость внушения была очевидна и самому Гребенюку. Какая тут, к черту, самодеятельность, когда сам он, как начальник заставы, зажат в тисках особенностями своего участка: чуть только появится какой-нибудь импульс на экране РЛС — радиолокационной станции, капитан посылает на проверку не один, а два наряда навстречу друг другу, чтобы с двух сторон перекрыть, как он говорил,
— Раздумывать нечего, — глядя на Воронцова исподлобья, сказал Гребенюк. — Задача тебе поставлена конкретно, значит, конкретно ее и выполняй!
— Но я не знаю, где брать артистов, — честно признался Воронцов. — Полгода уже служу у вас на заставе, о самодеятельности за это время никто и не заикался.
— Вот и плохо, что не заикался! — с раздражением воскликнул Гребенюк. — А только на репетиции тебе ни одного солдата не дам!
— Ну так как же так, товарищ капитан? Без репетиции какой концерт?
— Некогда репетировать!
— Но ведь так же не делают!
— Не можешь организовать — сам сделаю!.. Дежурный!..
Вошел старший сержант Таиров, начальник пункта технического наблюдения — ПТН, которого не слишком жаловал Гребенюк только за то, что не испытывал доверия к радиолокационной станции: на экране импульсов понасыпано, как светляков ночью по кустам, и поди узнай по ним, что на участке делается. Как раз из-за того, что ПТН стоял на высоком берегу, под обрывом, и создавалась мертвая зона. И хоть Таиров в этом не был виноват, Гребенюк свою неприязнь к обрыву частично переносил и на него.
Таиров, с монгольским лицом, войдя, доложил, что прибыл, остановился у порога.
Капитан достал список личного состава, медленно провел пальцем сверху вниз.
— Гарбуза ко мне, Шинкарева и Кондратенко… Еще Макарушина. Всех четверых срочно в канцелярию… Позовешь лейтенанта Друзя, он на полосе препятствий занятия проводит.
Всем своим видом капитан словно бы говорил замполиту: «Учись, салага! Сейчас я тебе покажу, как надо работать!»
Воронцов обиженно наблюдал за его действиями и не очень-то лестно думал о капитане. Он и без Гребенюка знал, как готовить концерт самодеятельности, но попробуй все организуй всего лишь за сутки, если на заставе Муртомаа чуть ли не годами о песнях и не помышляли.
Не прошло и трех минут, как вызванные солдаты предстали пред ясные очи Гребенюка. Выстроившись на том месте, где наряды обычно выслушивают инструктаж, все четверо ждали, что скажет начальник заставы.
— Вот что, товарищи, — объявил без предисловий капитан. — Завтра к шестнадцати ноль-ноль чтоб были подготовлены номера самодеятельности. Проверять будет сам начальник политотдела подполковник Аверьянов… Гарбуз, споешь…
Длинный, тощий Гарбуз — прямая противоположность своей «круглой» фамилии — вытянул шею, заморгал белесыми ресницами:
— Товарищ капитан, я у жизни николы нэ спивав!..
— Да? Нэ спивав? А в комнате быта, когда стритье-бритье или подворотнички пришиваете,
— Так то ж для сэбэ…
— И для других споешь! Попробуй не спеть!
— Есть, спеть!
— Только когда будешь про цыганочку, не забудь «черноглазу» переделать на «чернооку», а то у тебя черт-те что получается.
— Есть, переделать…
— Кондратенко!
— Я!
— Стишок расскажешь.
— Какой, товарищ капитан?
Юркий, подвижный Кондратенко с готовностью и даже подобострастием наклонился всем корпусом вперед, выпятив грудь и отставив для равновесия зад, наглядно показывая, что весь устремлен к высотам театрального искусства. Гребенюк окинул его одобрительным взглядом, но словесно поощрять не стал, спросил по-деловому:
— А какой ты на Новый год рассказывал?
— «Отрок-ветер по самые плечи…» Этот?
— Вроде этот… Погоди, там дальше, кажется, не того… Ну-ка, давай?
— «Заголил на березке подол», товарищ капитан.
— Вот именно! Эк тебя угораздило! Тьфу! — Гребенюк даже плюнул с досады. — Не мог что-нибудь поприличнее вспомнить! И кто только такую чушь сочиняет?!
— Так то ж Есенин!
— Все равно нехорошо. Неужто ничего серьезнее не знаешь?
— Ну тогда — Тараса Григорьевича Шевченко «Думы мои, думы…»?
— Во! Давай про думы! Тут уж будет без ошибки!.. Шинкарев и Макарушин!
— Я!
— Я!
— Спляшете! «Яблочко» и вальс-чечетку!
— Товарищ капитан, какие мы чечеточники? Мы в жизни никогда ее плясали! Не получится!
— А в клубе с боевыми подругами кто всякие кренделя под рок-н-роллы выделывал? Получалось? И задом, и передом, и руками, и ногами, еще и головой?!
— Так то ж в клубе!..
— И на заставе спляшете! Только без кренделей! Плясать будете, как братья Гусаковы! Ровненько!..
— Товарищ капитан, братья Гусаковы плясали, когда нас еще и на свете не было! Мы их только в кино и видели!
— Разговорчики!.. Кру-у-угом! И шагом марш тренироваться! После боевого расчета сам проверю, как пляшете! И только попробуйте мне не сплясать!
— Есть, сплясать!..
Воронцов молча наблюдал эти мужественные усилия капитана Гребенюка, отдавая должное его воле и целеустремленности, в то же время досадуя на себя, что вовремя не настоял, пусть даже в осложненных условиях службы, подготовить самодеятельность.
Несмотря на не очень тактичное желание Гребенюка «ткнуть носом» своего замполита, Воронцов искренне жалел капитана: бедный Петро Карпович по самой своей натуре не мог не выполнить приказ начальника политотдела. А где ее взять, самодеятельность, когда на заставе Муртомаа никаких концертов в природе не может быть: суток не хватает, чтобы обеспечить нормальную охрану границы. И без мертвой воны участок не какой-нибудь, а побережье Балтийского моря, точнее — Финского залива. Пересечь его на подводном или надводном корабле — раз плюнуть.