Мертвая зона(Повести)

Чехов Анатолий Викторович

Воронцову, впервые наблюдавшему это бурное цветение в предгорьях Копетдага, трудно было представить себе, что всего через месяц-полтора солнце спалит роскошные зеленые разливы трав, алые поля тюльпанов и маков, свернет листву деревьев, окрасит сопки и простирающуюся до горизонта зеленую равнину в бурый, унылый цвет.

Сейчас же все здесь веселило глаз: и молодая зелень деревьев, и белая пена цветущих садов с сиреневыми пятнами неизвестных Алексею плодовых, которые Ковешников называл «аргван», и протянувшийся к аулу зеленый коридор, обозначивший обсаженный зеленью полноводный арык.

Заметив взгляд Воронцова, Ковешников сказал шоферу:

— Вон там, не доезжая построек, остановись,

попьем свежей воды.

Едва водитель притормозил, майор вышел из машины, пригласив остальных под сень протянувшихся вдоль арыка деревьев.

Пышно разросшиеся, выстроившиеся в ряд ивы и осокори, окруженные кустами ежевики и горного миндаля, укрывали от солнца быстротекучую драгоценную в этих краях воду.

Все спустились с невысокой дамбы к арыку. Только здесь, вблизи, можно было оценить, сколько потребовалось затратить труда, чтобы подвести к аулу арык, насыпав дамбу, обсадив ее деревьями.

Припав на руки, Воронцов, так же как и Ковешников, опустил разгоряченное лицо в прохладные струи, медленно втягивая сквозь стиснутые зубы необычайно вкусную воду. Поднял лицо, наблюдая, как шлепают в текучую воду крупные капли, как стелются пс течению длинные зеленые нити водорослей.

С удивлением Алексей увидел, что по дну арыка, ловко переползая через камни, от него удирает небольшой краб. Откуда здесь, в предгорьях Копетдага, крабы? Вот оно, наглядное подтверждение, что все эти обширные пространства — горы, пустыни — были когда-то морским дном. За много веков крабы, оставшиеся в водоемах, стали пресноводными…

Запустив руку в холодную воду, Воронцов некоторое время охотился за удиравшим от него крабом, не сразу уловил позади себя топот босых ног, детские голоса.

Вслед за детьми подошел худощавый величественный белобородый старик в длинном халате, домашних чарыках, высокой папахе.

— Вот и Амангельды, — сказал Ковешников, — встречает нас.

Темное от загара лицо, живые карие глаза и белая борода, росшая прямо из шеи — подбородок Амангельды был гладко выбрит, — неторопливые движения, внимание к гостям, светившееся во взгляде, — весь облик статного старика заставил Воронцова подтянуться и собраться, чтобы не допустить какой-нибудь бестактности или ошибки.

Перед ним был человек как бы из другого мира, с другим темном жизни, другими понятиями о человеческих отношениях.

— Коп-коп салям, Амангельды-ага! — приветствовал его Ковешников, и Алексей стал свидетелем всего неторопливого ритуала встречи с близким, уважаемым человеком.

Как переводил ему майор, старых приятелей интересовало не только здоровье друг друга и членов семей, но и как себя чувствуют овцы, лошади, корова, собака, хорошие ли виды на урожай, достаточно ли в ручьях и реках воды.

Ковешников представил Амангельды своих спутников, и Воронцов, протянув руку для приветствия, ощутил жесткие ладони аксакала, который протянул ему обе руки, что означало, как пояснил майор, знак особого расположения: «В руках моих мое сердце, и я вручаю его тебе…»

— Алексей… Алеша, — невольно назвал себя по имени Воронцов. В обществе белобородого Амангельды он выглядел зеленым юнцом.

Амангельды подал знак, два дюжих туркмена — скорей всего, сыновья — поставили в тени деревьев над арыком широкий помост, женщины постелили на нем сначала кошму, затем ковер, посередине чистую скатерть. Делалось это ловко и споро: видно, для почетных гостей был уже отработан определенный ритуал.

Ковешников и Амангельды заговорили по-туркменски, и только раз майор перевел суть разговора Воронцову:

— Амангельды сказал, что для такого дела, с каким мы к нему приехали, надо пригласить Лаллыкхана, других стариков…

Все это Воронцову было непривычно: ни в училище, ни на заставе капитана

Гребенюка ему не приходилось слышать, чтобы в операции такая роль отводилась дружинникам.

Между тем на помосте посередине скатерти появились фаянсовые чайники с зеленым чаем, жирная баранина, плов, горка хлебных лепешек, большой поднос с сахаром и конфетами. Вокруг сладостей уже вились откуда-то налетевшие осы.

Амангельды жестом пригласил гостей на помост, сбросив чарыки, в одних носках сел на ковер, поджав под себя ноги. Так же ловко уселся и майор Ковешников.

Воронцов, занимавшийся гимнастикой йогов, тоже без труда последовал их примеру, словно Будда, усевшись на собственные пятки. Сидеть так было не очень-то удобно, но куда деваться, приходилось приспосабливаться.

Улыбаясь одними глазами, Амангельды глянул в сторону Воронцова, сказал Ковешникову:

— Наш человек…

— Точно, наш, — подтвердил майор. Вот тоже, как когда-то и я к тебе за этим приезжал, лейтенант хочет научиться следы читать.

— Как можно научиться? — пожав плечами, ответил Амангельды. — Смотри хорошо — все увидишь… Надо келле [11] думать, смотреть мало. У каждого человека, каждого верблюда, коня, барашка — свой след. Голова есть — все помнишь, все видишь…

— Расскажи ему, Амангельды-ага, как сам учился? — попросил Ковешников, и Алексей понял, что рассказ этот отработан давно.

— Ладно, расскажу, — согласился старик, оправив жиденькую бородку. — Раньше как было? След не знаешь, бай работу не даст. У Реза-Кули семьдесят верблюдов было. Всех помнить надо. Реза-Кули возьмет пять-шесть, уведет в пески, вернется и говорит: «Давай, Амангельды, найди!..» Идешь, ищешь. Не найдешь, бай чурек не даст… Один раз пропал верблюд, — продолжал старик. — Реза-Кули спрашивает: «Какого верблюда нету?» Думал я, думал, вспомнил: «Марли нету. На подушке правой задней ноги шрам — камнем разрезал», Реза-Кули похвалил: «Ай молодец, Амангельды, правильно сказал. Иди, ищи Марли…» Я пошел, а он вслед идет, смотрит, как я буду искать. Километров шесть прошли, смотрю, большой куст сёчён стоит. След в куст упирается. Говорю баю: «Ай, яш-улы [12] , верблюд под землю ушел». Реза-Кули смеется. «Пойдем», — говорит… Обошли мы куст, а след дальше идет… У Марли чесотка была. Напер он на куст, чтобы ветками под боками и животом продрало, а куст поднялся и опять стоит… Реза-Кули и говорит: «Правильно следы смотрел, а только келле думать надо, как Марли думал. „Ай, — думал Марли, — какой большой куст сёчён стоит! Пройду я через него, может, живот не так чесаться будет!“» А я того Марли сам горчичной мазью мазал, лечил…

11

Келле — голова (туркм.).

12

Яш-улы — «большие годы», уважительное обращение (туркм.).

Воронцов чувствовал, что не первый раз Амангельды рассказывает эту незамысловатую историю. Все в ней было отработано, все в общем-то известно, но одна деталь обращала на себя внимание: идя по следу пропавшего верблюда, надо было не только помнить все признаки отпечатков его ног, но и думать так же, как «думал» верблюд Марли…

Отдав должное плову и баранине, прихлебывая душистый зеленый чай из пиалы, Воронцов заметил несколько в стороне женщину, хлопотавшую возле круглой, как большой пузатый кувшин, печки. Алексей понял, что именно в таких печках пекут хлебные лепешки — чуреки.