Мертвая зона(Повести)
Шрифт:
Вдоль берега и санатории, и дома отдыха, и рыбацкие поселки и фабрики, еще и судоремонтные мастерские — уйма всякого народа, половина которого или приезжие, отдыхающие, или сезонники. И хоть сейчас зима, все равно может объявиться нарушитель: высадится с подлодки где-нибудь у кромки ледяного припая километров за двадцать и притопает по льду пешочком, а то на лыжах прикатит. Попробуй уследи… Правда, у капитана Гребенюка за долгие годы службы такого, чтобы «не уследил», еще не было. Но чем черт не шутит…
Благодушное
Отправив солдат «тренироваться к концерту», капитан Гребенюк воззрился на своих заместителей. Некоторое время он рассматривал их, видимо прикидывая, чего они стоят.
— Вот что, дорогие товарищи, — сказал он наконец, — сами видите, самодеятельность у нас получается жиденькая. Поэтому вам задача: к утру сочинить пьеску о происках империализма, к шестнадцати ноль-ноль поставить.
Друзь, обветренный, жилистый, загорелый, отлично разбирающийся в системах оружия и всех тонкостях боевой подготовки, но избегавший писать письма даже домой, испуганно глянул на Воронцова, дескать, ты — политработник, тебе и писать.
Алексей подумал, что, видно, пришло время все ставить на свое место. Уж если солдаты будут плохо петь и плясать — полбеды, спрос с них невелик. Ну а если два лейтенанта, окончившие высшие училища, предстанут перед начальником политотдела с доморощенной пьеской «о происках империализма» — позора не оберешься…
— Товарищ капитан, — сказал Воронцов, — пьесы так не пишут. Готовую тоже за сутки не поставишь.
— Та-а-ак! — наливаясь жгучей обидой, протянул Гребенюк. — Значит, лейтенант Друзь — научный человек, лейтенант Воронцов — академик, а капитан Гребенюк за двадцать лет службы до четырех звездочек своим горбом доцарапался и на старости лет не соображает, как пьески пишут? А где я вам готовую возьму? Если бы на фронте, в боевой обстановке приказ получили, написали бы? Оговаривался бы хоть кто-нибудь из вас?
— Никак нет, товарищ капитан, — заверил Гребенюка Друзь. — Мы и сейчас не оговариваемся.
— Значит, вы, лейтенант Друзь, не оговариваетесь?
— Никак нет.
— А что же скажет комиссар? — с душевной болью в голосе, на высоких тонах спросил Гребенюк и, не дожидаясь ответа, закрепился на завоеванном рубеже: — Разговоры в сторону; товарищи офицеры. Чтоб к утру пьеска была написана, к обеду поставлена. Без пьески начальник политотдела с нас взыщет и прав будет! Что ж это за самодеятельность! Один скачет, другой плачет, а третьему и сказать нечего? Это же слезы в натуре, а не концерт!
— Как хотите, товарищ капитан, — упрямо заявил Воронцов, — пьеску писать я не буду. Я — не писатель!..
— Тогда будем разговаривать иначе, — сузив глаза, холодно сказал
— Слушаю, товарищ капитан.
— За ночь напишешь пьеску, в восемь ноль-ноль покажешь мне.
— Но я…
— Ты понял, что я сказал?
— Есть…
— Свободны, товарищи офицеры… Готовьте людей к боевому расчету. А с вами, лейтенант Воронцов, весь разговор впереди, — переходя на «вы», с горечью в голосе пообещал капитан. — Эх! — добавил он от всей полноты души. — И накачал же господь бог на мою шею помощничков!.. Дежурный!..
В канцелярии как из-под земли возник начальник ПТН старший сержант Таиров.
— Зови сюда прачку Марию Семеновну. Ей стаканчик поднести, так хоть частушки споет.
Это было уже слишком. Чтобы Мария Семеновна пела свои частушки перед начальником политотдела — такого Воронцов не мог допустить.
— Я категорически возражаю, товарищ капитан, — почувствовав в груди холодок, сказал Воронцов. — Если Мария Семеновна будет петь даже без стаканчика, подаю рапорт о переводе на другую заставу.
Гребенюк не сразу нашелся, что ответить, приводя в идеальный порядок письменные принадлежности на столе. Наконец заговорил:
— Вот уж за это спасибо, комиссар!.. Удружи-и-ил!.. — протянул он, явно не находя слов. — Значит, не сработались?.. Ну и катись к едрене фене! Не больно ты тут дел наворотил!
— Дело — одно, товарищ капитан, а частушки Марии Семеновны — другое! Запоет она: «Как была я молода, так была я резва, через хату по канату сама к другу лезла» — так, считайте, нам с вами можно складывать чемоданы и подавать в отставку.
— Да где я тебе другую певицу возьму? Где? — завопил капитан. — Ясно, ее частушки — не опера «Евгений Онегин», но хоть что-то!
— Нет уж, чем такое «что-то», так уж лучше ничего.
— И откуда ты только взялся на мою голову, такая зануда? — искренне воскликнул Гребенюк. — Ну не годится про канат и про хату, сам вижу! Но есть же у нее в запасе что-нибудь поидейнее! Нашел же Кондратенко «Думы» вместо задранного подола!
— Только за эти поиски я снимаю с себя ответственность, — вставил Алексей.
Капитан некоторое время с огорчением смотрел на него.
— Ну что ж, лейтенант Воронцов, — сухо сказал он. — Выходит, вы так ничего и не поняли. Пеняйте на себя… Буду докладывать начальнику отряда и начальнику политотдела о вашем неполном служебном соответствии.
— Это ваше право.
— И обязанность! — припечатал Гребенюк.
Что совершенно точно знал Алексей, его отказ «писать пьеску» и разрешить Марии Семеновне петь «про канат и про хату» капитан Гребенюк ни за что не оставит бее последствий. И рапорт начальству напишет, и «неполное служебное соответствие» в него влепит. Но что он, лейтенант Воронцов, мог поделать? Не соглашаться же с заведомым конфузом!