Мертвое море

Каррэн Тим

Джорджу нравилось ощущать в руке весло. Нравилась его увесистая твердость - все равно, что продолжение собственной руки. С ним приятно было противостоять Мертвому морю, бороться и, возможно, взять верх через волю, упорство и трудолюбие. И когда твои усталые мышцы ноют, пульсируют, как туго натянутые канаты, это сжигает силы, что тоже хорошо. Потому что тогда у твоего разума не останется энергии на подкормку, на выдумывание фантазий и кошмаров, от которых стынет кровь.

Вот что Джорджу нравилось в гребле.

Вот почему ему нравилось ощущение весла в руке. А лучше б их у него было два.

Потому что в последнее время его разум работал на чуть завышенных оборотах, и старый дерьмовый механизм, называемый воображением, сочинял байки не хуже других. То, о чем Джорджу не стоило думать. Если б он размышлял слишком долго, эти мысли превратились бы в манию. А там и до полномасштабного психоза рукой подать.

Нет времени на это. Не здесь. Нельзя расслабляться,– сказал себе Джордж. Не ради себя, ради остальных. Они нуждаются во мне, и я не могу их подвести. Не в этом ужасном месте.

Но что это за место?
– задался вопросом Джордж. Что с ним такое? Задумывался ли ты когда-нибудь всерьез, где ты находишься? Не в том плане, чуждый ли это мир или какое-то тупиковое измерение между двумя вселенными. Ничего подобного. Потому что ты, Джордж, знаешь, что это бессмысленный вопрос. Неважно, где находится это место. Просто черный коридор космического безумия с Землей с одной стороны, и с чем-то неведомым и невообразимым с другой. Вот. Вот именно. Но задумывался ли ты когда-нибудь, что это за место, и кто за ним может стоять?

Честно говоря, Джордж не задавался таким вопросом.

Не задавался, и не хотел задаваться. Конечно, в голову ему приходила мысль о Туманном Дьяволе, некой местной Немезиде. Но никогда, ни на секунду, он не допускал мысли, что этот Туманный Дьявол может здесь заправлять. Ибо считалось, что на Земле есть свой Дьявол, но не он был главным. Считалось, что это Творец принес в мир свет и вдохнул в него жизнь. Дьявол же лишь портил этот мир при каждом удобном случае. А Джордж применил свое прежнее мышление к этому новому, жуткому месту. Здесь был не Ад, а всего лишь задворки Божьего мира, где в эволюционном бульоне копошились разные страшилища. Вот что это было такое. Пространственная клоака, достойная пера писателей-фантастов. Возможность существования которой допускалась даже некоторыми учеными. Вот и все. Ничего больше. И этот чисто образный, гипотетический Туманный Дьявол являлся всего лишь еще одним из ее естественных или противоестественных обитателей.

Но что, если он заблуждается?

Не насчет Туманного Дьявола или всего, что с ним связано, а насчет самой природы этого места? Что если все это - игровая площадка какого-то тайного, безумного разума? Чего-то, что наблюдает и изучает, но не показывается. Как телезритель, следящий за игрой актеров на экране. Что если все это - некое великое развлечение для чуждой, всемогущей сущности, стоящей настолько высоко над человеком, что она справедливо могла бы называться богом. Несмотря на безумие этих мыслей, Джордж не прогнал их от себя. Но если в них была хотя бы доля правды, все эти образы, возможно, проецировались ему в мозг кем-то способным на это. Джорджу вспомнился один из эпизодов старого сериала "За

гранью возможного", где экипаж сбитого бомбардировщика очутился в каком-то странном море... которое впоследствии оказалось каплей воды под гигантским инопланетным микроскопом.

– Джордж, - произнес Гослинг.
– Ты почему перестал грести?

– Да всякое дерьмо лезет в голову, - ответил он.

На что Гослинг просто сказал:

– Завязывай, ради бога. Хватай весло и налегай.

Против такой логики не попрешь.

Джордж снова принялся грести.

2

– Господи, - воскликнул Гослинг, - только взгляните на этот чертов туман.

Стоявший в шлюпке Маркс походил в густой мгле на привидение.

– Срань господня, - проворчал он.
– Не видно ни хрена.

Туман подступил, причем подступил вплотную. Раньше он лишь намекал на свое приближение, а теперь подошел так близко, как тогда, на "Маре Кордэй", когда он впервые заключил их в свои жадные, жуткие объятья. И это не случайно. Туман опустился на них восковым саваном и мягким ковром, гигантским клубящимся руном, затянул в свои вязкие шерстяные бездны, влажные и пахнущие гнилью, как гробовые доски. Он бурлил, словно пар, поднимающийся грязной, сальной мантией над черным кипящим котлом. Он нес с собой соленый, серый смрад, буквально налетал на плот и шлюпку, словно метель, словно песчаная буря... ослепляющий, плотный и жаждущий.

Джордж видел, как подступил туман.

Видел, как тот накатил через водоросли и илистую воду бушующей эктоплазмой. Почувствовал, как тот нашел его и накрыл собой. Нашел и накрыл их всех, похоронил в своих зловонных, свинцовых глубинах. Через несколько секунд Джордж едва мог разглядеть людей в спасательной шлюпке, сидящих слева от него. Они были обернуты этим веществом, словно покрыты глазурью. Лишь размытые контуры с веслами, порой полностью исчезающие в той голодной мгле.

– Может, нам лечь в дрейф?
– спросил Маркс.

Гослинг задумался.

– А смысл? Просто мы сейчас находимся в скоплении этого дерьма, поэтому можем попытаться выгрести.

Решение всем понравилось. Идея переждать в таком густом тумане казалась всем неприятной и тревожной.

– Этих водорослей становится все больше, - сказал Гослинг, соскребая с весла блестящий зеленый комок.

Так оно и было. Возможно, в сгустившемся тумане они потеряли канал. А может, канал просто исчез из-за обилия этих самых водорослей. Они плавали огромными зелеными массами, влажные, зловонные, сочащиеся паром. Казалось, по ним можно было ходить пешком.

– А ну, поднажали, - скомандовал Гослинг.

Все налегли на весла. Нос шлюпки легко рассекал водоросли, а плот, казалось, скользил по ним, как по маслу. Но было слышно, как густые заросли скребут по дну, словно чьи-то когтистые пальцы. Местами водоросли были такими густыми, что царапали даже борта.

Когда стало темнеть, появились те жуткие луны... а что теперь? Нет, день, похоже, снова вернулся. Туман и все остальное было освещено мерцающим, грязным светом. Может, это светился сам туман. Может, здесь не было настоящих дня или ночи.