Мертвоград

Калугин Алексей Александрович

Бездна проглотила его имя, а затем отрыгнула его. Должно быть, оно показалось ей несъедобным.

– Кончай дурковать, Могвай!

Это уже Вадик, выйдя из машины и открыв заднюю дверцу, тряс его за плечо.

Он поднял руку:

– Я в порядке!

– Ну, так вылезай! Приехали!

Он посмотрел на Блюра, расплывшегося по переднему сиденью. Ему вдруг стало интересно, как он-то будет вылезать из машины. И как его туда вообще запихнули? Он ведь вдвое шире дверного проема. Не иначе как здесь крылась какая-то хитрость. Или – обман. А может, оптическая иллюзия.

– Могвай, трель твою!..

Его имя не Могвай. Хотя многие его так называют.

Его имя – Семен.

Да.

Семен Каламазов.

Это

имя выплюнула ему в лицо бездна.

Вместе с заклинанием:

No future!

Неотложка. Санитары

– Движение вперед всегда связано с необходимостью оторвать зад от стула.

– А с чем связано движение назад?

– Вперед, назад – какая разница! Все относительно, друг мой.

– Так уж и все?

– Абсолютно! Старик Эйнштейн был гением. Хотя сам он этого не признавал. Назад, вперед – это только абстракция. Слова, которые мы сами придумали, рассчитывая сделать окружающий нас хаос более упорядоченным и понятным, а на самом деле только окончательно все запутали.

Марина сидела меж двух санитаров и вертела головой из стороны в сторону. Кто говорил – на того и смотрела. Ей было абсолютно все равно, что они говорят. Она даже не особенно прислушивалась к словам. Для нее были важны голоса. Они были живые. И внушали надежду на то, что все будет хорошо. Прежде она была совершенно иного мнения о санитарах-чистильщиках. Они казались похожими на ангелов смерти. Ну или что-то вроде того. А эти двое были обычными парнями. Настолько обычными, что это казалось невозможным. Рядом с ними было легко и спокойно.

– Слова – это все равно что фантики от конфет. Зачастую мы их просто не замечаем. А порой обертка оказывается куда интереснее содержимого.

– «Раковые шейки».

– Что?

– Конфеты были такие – «Раковые шейки».

– Мне они не нравились.

– Мне тоже. Но я все время думал, при чем тут раки? Не из раков же конфеты делают? И где у рака шея?

– Ха! А ты вспомни – «Мишка на севере», «Белочка», «Ласточка».

– Это что! Были еще «Красная Шапочка», «Буратино» и «Гулливер»!

– Так вот я как раз об этом и говорю! Слова зачастую ничего не значат. Они существуют только для того, чтобы маскировать скрытый за ними смысл. В результате мы начинаем воспринимать окружающий мир не как реальность, а как набор символов. Сложность прикрывается видимостью простоты. Проблемы оборачиваются блестящей мишурой. То, что говорят о том или ином предмете, становится важнее его самого. Человек так просто уже ничего собой не представляет, не будучи запечатлен системой мультимедиа.

– А мне вот, например, не хватает интереса.

– А по мне, так и черт с ним.

Особенно Марине нравилось, когда, подъезжая к заполненными машинами перекрестку, Верша включал мигалку и сирену. Нужно было видеть, как старательно, едва не наезжая друг на друга, освобождают им путь все прочие автомобили. А Верша только посмеивался и знай себе давил на газ. Он был уверен, что даже если зацепит какую-то из машин, у владельца и мысли не возникнет затеять с ним разборку по поводу случившегося. Он будет думать лишь о том, как бы незаметно и поскорее умотать куда подальше. Туда, где нет чистильщиков.

Ан нет! Не угадал! Не выйдет, братишка! Чистильщики нынче повсюду. Гильдия, понимаешь ли…

– Гильдия! – косясь на девушку с глубокой гордостью и чувством собственного достоинства, произносил Верша. – Гильдия, понимаешь ли!

Хотя и сам плохо понимал, что это значит.

Зато как звучит!

– Гильдия, трель ее!

Верша тащится, как удав!

Еще бы!

С ним рядом в машине едет девушка!

И пускай она совсем не в его вкусе, да и косится чаще не в его сторону, а на Гибера – все равно! Да, все равно! Все равно – девушка в машине это брюлово. Это создает какую-то совершенно новую, волшебную, отчасти дурманящую атмосферу.

Шарм – это вам не свинина под сырным соусом. Шарм – это, надо сказать, нечто совсем иное. Стал бы он иначе разводить философскую канитель насчет слов и образов! Можно подумать, ему это очень интересно. Он не понимал и половины из того, что говорил. Только повторял запомнившиеся слова. Два раза в месяц лекции для санитаров читали эксперты из Гильдии. Посещение этих собраний было обязательным. Хотя, по мнению большинства слушателей, ни о чем дельном речь там не шла. Лектор говорил много, витиевато и затейливо. Плел словесные арабески, будто только этим всю жизнь и занимался. Его совершенно не интересовало, понимают ли его слушатели. Он выстраивал словесные конструкции, объединял их в блоки и отправлял в зал. Дальнейшее происходило само собой. Уже без его участия. О том, чего ради на самом деле проводятся эти так называемые лекции, поведал Верше один знакомый лок. По его словам, эксперт встраивал в подсознание санитаров мемплексы, которые должны были защищать их от шогготов. Это как регулярная вакцинация тех, кто работает в очаге опасного инфекционного заболевания. Никаких доказательств лок, разумеется, предъявить не мог. Так что ему можно было верить. А можно было – и нет. Существовал еще и третий вариант – можно было забыть все, что он сказал. Многие знания, как известно, счастья и радости никому не принесли. По мнению Верши, это был наилучший выбор. В конце концов, это ведь ровным счетом ничего не меняло. Зато теперь он ходил на лекции и даже не пытался вникать в то, о чем вещал эксперт-чистильщик. Зачем? Для корректной работы мемплексных блоков никакого осознанного участия с его стороны не требовалось. Как и при введении сыворотки. Достаточно лишь подставить плечо для укола.

– Слушайте, а давайте-ка заедем куда-нибудь перекусить! – предложил Верша, вспомнив вдруг, что он таки пропустил время послеполуночной трапезы.

А это было нехорошо. Это было неправильно. Питание должно быть регулярным и сбалансированным. Шогготы – это еще не повод, чтобы морить себя голодом.

К тому же имелась у Верши мыслишка потаенная. Надеялся он, что Марина пригласит их к себе в гости и угостит хорошим домашним ужином. Но девушка промолчала. Что ж, Верша не собирался напрашиваться. Его и пельменная устроит.

Верша искоса, ненароком как бы глянул на Гибера. Собственно, ведь это он предложил девицу до дома подвезти. Значит, у него имелись какие-то планы на ее счет? Имелись или нет? Судя по тому, как он себя вел, можно было предположить, что планы имелись, да вот только как их реализовать, Гибер понятия не имел.

И Марина с чего-то вдруг погрустнела. И враз подурнела. Руки на колени положила, голову опустила и угрюмо смотрела на переплетенные пальцы. Она то разводила пальцы в стороны, то плотно прижимала их к ладоням. Вроде похоже на игру, только в чем ее смысл – не понять.

Все было как-то не так.

Неправильно как-то.

Чем ближе они подъезжали к дому девушки, тем более мрачная, тяжелая атмосфера воцарялась в кабине. Напряженная, как перед грозой. Окна раскрыты, а кажется, будто дышать нечем. Если поначалу Верша с Гибером непринужденно болтали обо всем, что приходило в голову, а Марина честно наслаждалась их совершенно необязательным, а потому и ненапряжным трепом, то теперь все повернулось иначе. Гибер смотрел угрюмо, из-под бровей и отвечал односложно. Порой так и вовсе пропускал реплики напарника, будто не слышал. Положив локоть на край открытого окна, он смотрел в темноту, словно боялся пропустить одному лишь ему знакомое место. Проехать мимо которого ну никак было нельзя. Марина, будто чувствуя что-то неладное, тоже больше не улыбалась. Хотя, надо сказать, улыбка ей была совершенно не к лицу. Она и без того была далеко не красавица, а улыбка – редкий случай, – превращала ее лицо в подобие уродливой маски, которую хотелось немедленно расшибить об угол.