Мертвые незнакомцы

Блэк Итан

– Вы имеете в виду военных? – спрашивает Микки.

– Я имею в виду, что он вел себя как псих. До конюшни всего несколько минут. Объяснить дорогу?

Микки набирает сотовый номер Воорта.

По-прежнему нет ответа.

Микки садится в машину и едет через лесистые долины, мимо беркширских сельских трактиров, ферм, яблоневых садов и новых дачных домиков. «Почему ты исчез, Фрэнк? Умер от сердечного приступа, как Лестер Леви? Ударился головой о край ванны? Разбился на машине? Утонул в озере?»

Микки

сворачивает на ухабистую грунтовую дорогу и едет мимо пастбища, дубовой рощи, загона с полудюжиной лошадей и в конце концов подъезжает к трехэтажному дому в викторианском стиле – с башенками, фронтонами и деревянным крыльцом, на котором висит пустой гамак. Это напоминает Микки, насколько он устал. Все кости ноют.

Пахнет конским навозом. Выходя из машины, Микки ступает в собачье дерьмо, а виновник – горчичного цвета дворняга – громким лаем гонит его от крыльца. Из дома выходит седая чернокожая женщина с кухонным полотенцем в руках и кричит:

– Замолчи, Клеон!

Ей около пятидесяти, на ней длинное платье из грубой хлопчатобумажной ткани, волосы заплетены в косы, приятное круглое лицо и, на удивление, бруклинский выговор. Она извиняется за пса, но, похоже, разочарована, что Микки не покупатель, а потом, когда он показывает значок, приветливый взгляд становится озабоченным. Узловатые руки крутят полотенце.

– Вы насчет Фрэнка, да?

– Он здесь? – с надеждой спрашивает Микки. Всегда лучше задавать вопросы, чем отвечать на них.

Его уклончивость усиливает беспокойство женщины.

– Говорила я мужу не нанимать его, – качает она головой. – Говорила, что с ним что-то не так. Но Эд сказал, что он хороший работник, и по крайней мере он таким был.

– Был? – переспрашивает Микки. – А где он сейчас?

– Кто знает? Купил старый фордовский фургон, работал на нем месяц – до последней зарплаты – и уехал, не оставив нового адреса.

Облегчение, испытанное Микки при мысли, что с Грином все в порядке, снова сменяется беспокойством.

– Можно задать вопрос? Почему, увидев мой значок, вы сразу решили, что я приехал из-за Фрэнка?

Солнце припекает, пахнет сгоревшими дровами и перегноем осеннего леса. Собака послушно пришла на крыльцо и улеглась рядом с женщиной, словно никогда и не считала Микки врагом.

Женщина искоса смотрит на Микки, вздыхает и заслоняет глаза рукой. Она явно сильно обеспокоена.

– Вы показали мне нью-йоркский значок. Здесь ведь не ваша юрисдикция, верно?

– Верно.

– Хм-м-м. Хотите холодного чая?

Микки пытается понять природу нервозности женщины. Она беспокоится о Фрэнке? О муже? Или о себе?

– Это было бы здорово. А вы, судя по выговору, из Нью-Йорка?

– Из восточного Нью-Йорка, – отвечает она. Это один из самых бандитских районов Бруклина. – Заходите.

Радушные слова, но они едва могут скрыть нервозность. Пытаясь принять

решение, женщина хочет задержать его, пока сама думает. Микки заставляет себя расслабиться, по крайней мере внешне, и не давить на нее, напоминая себе, что здесь у него нет юридических полномочий. Болтая о всякой ерунде, хозяйка ведет его в большую, солнечную кухню, открывает новый холодильник и достает холодный малиновый чай. Муж сейчас в Питсфилде, говорит она, у хиропрактика, и не вернется еще час. Они купили конюшню два года назад, решив покинуть Бруклин, где она работала медсестрой, а муж торговал медикаментами.

– Нам тут нравится. Здесь спокойно. И люди очень милые. А в один прекрасный день объявился Фрэнк Грин. – Она наконец возвращается к теме. – Увидел объявление, которое муж повесил в деревне: предложение минимальной оплаты для разнорабочего. Нам нужен был человек, который бы чистил конюшню, кормил лошадей. У мужа больная спина.

– Фрэнк был из Ланкастер-Фоллза?

Они сидят за небольшим деревянным столом у окна с кружевными занавесками, выходящими на огород. Микки видит созревающие на ветках помидоры-«вишенки» – и это в октябре! Тыквы. Кабачки. Грушевые деревья.

– Нет, оказалось, он тоже уехал из города. – Женщина, как и все уроженцы Нью-Йорка, говорит о нем так, словно это единственный город на свете. – У меня было впечатление, что у него там были какие-то нелады с законом, но он никогда об этом не говорил. Фрэнк был каким-то сердитым. Хороший работник, но внутри кипит, – продолжает она, касаясь груди. – Все время писал письма разным людям, засиживался по ночам. Ворчал, когда мы по вечерам смотрели новости. И еще вырезки.

– Газетные вырезки, – подсказывает Микки.

То, что ее тревожило, то, о чем ей не хотелось говорить, понемногу проявляется.

– Они висели на стене в его комнате. После его отъезда я их сохранила. Муж сказал: выброси их, оставь Фрэнка в покое. Но я всегда чувствовала, что у него были нелады с законом. Это так? – спрашивает женщина.

– Вполне возможно, – признается Микки, наслаждаясь терпким вкусом чая. Берет домашнее песочное печенье с тарелки, которую хозяйка поставила перед ним.

«Не торопи ее».

– Хотите посмотреть вырезки? – спрашивает она.

– Обязательно.

Женщина глубоко вздыхает: ей страшно, ее переполняют дурные предчувствия. Она ведет Микки через гостиную на первом этаже – уютную, обставленную массивной мягкой мебелью с яркими ткаными аппалачскими покрывалами и сосновыми шкафчиками (по ее словам, они с мужем сами их очистили и отполировали заново). Окна открыты, снаружи доносятся топот копыт и запах сена, от чего у Микки чешется нос. Занавески раздуваются. Повсюду, где только можно: на пианино, на телевизоре, на столах и полках, – фотографии детей и, судя по сияющей новизне снимков, внуков.