Мертвые воспоминания

Родионова Ирина

— Ты не умрешь, — буркнула, как обиженный ребенок, прекрасно все понимая.

— Гала моя прекрасная, — сама взяла ее за руку и прижала к своей щеке, зажмурилась. — Умру, конечно. Все люди умирают.

— А ты не торопись. И вообще, хватит сопли на кулак мотать, совсем расклеилась. Даже гроб еще не присмотрела, платье с туфлями, а все туда же… Или я должна этим заниматься?! Самостоятельная дочка — горе в семье.

Шуточки не помогали. Галке казалось, что она вдыхает мамину болезнь, и та расползается в легких, с кровью бежит по телу, отравляет. В первые месяцы Лилия Адамовна отказывалась к маме даже подходить,

она по телевизору услышала, что рак заразный. Галке пришлось уговаривать, доказывать, таскать книжки и распечатки из интернета, но, кажется, соседка все равно изредка обрызгивала маму святой водой.

Сухие мамины пальцы пахли лекарственной горечью, казалось, отпусти — и мама воздушным шаром выскользнет в форточку, не ухватишь. Она снова задремала, но быстро пришла в себя.

— Никаких больше трагических речей, — предупредила Галка. — Не порти мне настроение.

— Сама же возвращаешься к этой теме, — ухмыльнулась мама, и в приподнятом уголке ее губ скользнуло что-то давно знакомое, но утерянное. — И кто тут слабачка?

— Я, мам… Я.

На голоса за хлипкой стеной прибежала неугомонная Лилия Адамовна — в переднике, словно хотела кашеварить или наводить порядок, и как же так удачно совпало, что Галочка тоже оказалась здесь! От неприкрытого вранья у Галки сводило челюсти — она бы посидела еще рядом со спящей мамой, перебрасываясь колкостями и подшучивая, если маме хватит сил, но при соседке ни о чем говорить не хотелось.

Лилия Адамовна в глупых розовых тапках-зайцах подавила зевок, улыбнулась во все свои желтые крупные зубы и ударила кулаком в грудь:

— На полчасика, Галочка, отошла, и гости у нас! Чай заварила, да? Умница. Иван Петрович все зовет, говорит, что дома не бываю, а только нос высунула…

Мама весело хмыкнула с кровати.

— Рассказала, про врачей-то? — на голубом глазу спросила Лилия Адамовна, и Галке почудилось, что все внутри нее за миг превратилось в холодец: осколки костей, жилы и мутный бульон, растекающийся слизью от малейшего тепла.

Это тоже, видно, легким сквозняком принесло от Михаила Федоровича — он знал тысячу и один рецепт холодца, любил вываривать бульон на говяжьих костях, с лавровым листом и горошками черного перца, разливал муть по салатникам и плошкам, собирал Людоедику с собой. Она ругалась, плевалась хрящиками и косточками, выковыривала их из зубов, но Михаил Федорович считал, что холодец должен быть настоящим, по-мужскому грубым, и только наслаждался гримасами дочери. Галка с готовностью уцепилась за чужие мысли, нырнула в них с головой, как в топкий ил, но соседка не сдавалась.

Мама закашлялась через силу.

— О чем рассказывать?

— Партизанка! — Лилия Адамовна схватила какую-то тряпку, видно, платок на голову, и принялась растирать пыль по книжному шкафу. Глаза вспыхнули жадным огоньком: — Химия не помогла! Столько крови выкачали, а толку… До анемии ее довели, глянь, какая бледненькая. Ей гранатов надо, орешку грецкую, печеночку опять же…

— Не помогла? — Галка знала, что и со второго раза не поверит.

— Галчонок… — начала мама, но это стало последней каплей. Не Гала, не Галка. Галчонок. Прощальная песнь, извинение, что не справилась. Что надежды больше не осталось. Что они готовились-готовились к этой смерти, и вот она, молотит кулаками в дверь, и будто бы выбили

табурет из-под ног, а ты летишь, летишь и летишь, раздумывая, что внизу — ледяная вода или затвердевший бетонный раствор?..

Галка подскочила, чувствуя, как горит лицо.

— Больше лечения нет, — рубила Лилия Адамовна с удовольствием престарелой сплетницы. — Предложили хоспис, опухоль растет. Жить, сказали, осталось…

— Да заткнись ты! — кипящие в Галке беспомощность и злость прорвали оборону. — Помолчи хоть немного, дура бесчувственная! Неужели не понимаешь, а?..

Лилия Адамовна потрясенно распахнула провал рта, задержала тряпку над книжными корешками. Мама дернулась всем телом, очнулась от криков и пристыженно втянула голову в плечи, будто всего лишь выдрала из дневника страницу с двойкой или разбила цветочный горшок. Ей нужно было Галкино сочувствие, а не злость. Но потрясение не давало справиться с собой.

— А ты… ты! — Галка склонилась над ней, но слова закончились. Хотелось разрыдаться, сесть на пол и реветь во весь голос, но плакать при маме было нельзя.

Расхохоталась Лилия Адамовна, и Галка обернулась на нее почти что с ненавистью.

— Ох, Галочка, ну как пошутите, хоть стой, хоть падай! Только шутки у вас… грубые… Другой бы и обиделся.

Мама молчала.

— Вставай, — Галка вцепилась в ее хрупкое запястье, дернула. — Поднимайся, хватит лежать и плакаться, в гроб готовиться! Пошли.

— Не могу, — на мамином лице мелькнула тень страха.

В первый раз мелькнула, и Галка чуть не выпустила из себя рыдания, перехватила уже у самых зубов, утрамбовала обратно в грудину. Рано еще, вот вернется в общагу, забьется в угол и вот тогда… Усадила маму, закинула ее руку на плечо.

— Всё ты можешь, не ври! Ты живая, ты боец, столько вынесла. Вставай, кому сказала, ну!

— Галочка… — соседка попыталась мягко придержать её за локоть, но Галка оттолкнула ее. Злость давала сил.

Доедающая маму болезнь оказалась не тяжелой, а уж сама мама — и подавно. Ее так легко было поднять, выволочь за собой в комнату, и мама упрямо перебирала ногами, будто пытаясь Галке помочь. Просила, конечно, отнести и положить ее обратно, нечего, мол, песком из нее полы засыпать, но Галка перла, как таран. Она усадила маму в кресло, заметила, как дернулись от боли мышцы на ее лице, но не дала себе времени передумать и бросилась в прихожую. Схватила куртку, шапку, сапоги — последние были влажными внутри, это Лилия Адамовна, вернув маму в квартиру после обследования, не догадалась засунуть их под батарею.

Худенькая мама утонула и в куртке, и в шапке, настороженно следила за Галкой из-под лысых надбровных дуг. Теплые штаны с начесом застревали на костлявых ногах, и Галка рывками натягивала их, понимая, что ее злая решительность тает с каждой секундой. Маячила за плечом Лилия Адамовна, бормотала, но Галка не слушала ее.

На улицу они не выйдут — если Галка, пыхтя, еще дотянет маму до лавочки, то обратно сил точно не хватит. Значит, балкон. Четвертый этаж, тесный проходной дворик под ногами, много холодного и ясного воздуха. Галка еще помнила истлевший от дождей и времени ковер, из которого веник выдирал длинные мягкие нитки, как мама ругалась и срезала их ножницами, притаптывала тапкой, но ковер загибался и разваливался кусочками, как опухоль…