Мертвые воспоминания
Шрифт:
Глава 10. Куда он исчез?
Маша выскочила из квартиры, задохнувшись — она не справлялась. Она не справлялась уже давно, но только сейчас начала впускать в голову эту простую мысль. От пальцев воняло влажной кошачьей шерстью, чистящим порошком и желудочным соком, кислотой, которую Маша все утро оттирала с ковров и линолеума. Она должна бы уже привыкнуть, каждый ее день начинался так — Сахарка кормили исключительно вареной курятиной и дорогим премиальным кормом, весь день кот прятался то за шторой, то под диваном, и чувствовал себя вроде бы сносно, но по ночам тихо, лишь бы не попасться,
Она начала называть его Солонкой — думала, может это из-за прозвища, который никак не вязался с ее диабетом. Сахар от волнений и слез уползал в такие выси, что Маша рыдала и глядя на глюкометр, и вытирая пробитый палец спиртом, и вкалывая максимальные дозы. Оксана все больше молчала — когда они с Машей оставались в квартире вдвоем, тишина сбивалась в комки пыли и лежалой шерсти, и Маша ходила в ней, как сквозь сон, простуду, дурную бесконечность. Лишь иногда Оксана позволяла себе наморщить нос:
— Тебе надо меньше обжираться.
Она наверняка думала, что нервотрепка — это оправдание для таких слабачек, как Маша. Всю жизнь Оксана пыталась вырастить из приемной дочери человека храброго и стойкого, но Маша тянулась слабенькой, пряталась за ее коленками и бесконечно ревела. Отсюда росли ноги и Машиных увлечений: кружки по кройке и шитью (потому что Оксана любила рукодельные вязаные жилеты или брошки из бисера), попытки прыгнуть тройной тулуп на дорогущих коньках, школьный хор, гимнастика… Маша раз за разом порывалась доказать, что ее забрали из детского дома не напрасно, что она справится и докажет свою полезность. Отсюда же по нескольку раз за вечер переписанные домашние работы, чтобы ни одной помарки, отсюда истерики из-за троек и четверок.
Маша упрямо пыталась стать той, кем не являлась. И от того, что такой жизнью у нее никак не получалось жить, становилось лишь хуже.
Оксана варила брокколи и цветную капусту, по ложке булгура или безвкусной гречки, ставила куриную грудку на пар, и Маша послушно давилась пресным, постным, забыв и про отрубной хлеб, и про сушки, и хлебцы, не говоря уже о чем-нибудь вкусненьком. Хотя бы сахар для Оксаны она должна была удержать в норме… Вот и сегодня Маша завтракала твердым сыром и обезжиренным творогом — единственным, что позволялось при ее гипергликемии. Живот урчал от голода, и Маша, плача, жевала колюче-ледяной снег.
Отвлекаться. Надо отвлекаться. Вечерами, наревевшись, Маша читала статьи по психологии — как обрести смысл в жизни, как бороться со сложностями или справляться со вспышками агрессии. За последние недели она расколотила несколько рамок с фотографиями, одну кружку (бледно-бежевую, с нелепыми детскими пчелками, которую ненавидела), разбила костяшки пальцев о стену. Бешенство чередовалось с унынием, и Маша замечала, как вязнет в этом все глубже и глубже, уходит по самую макушку. Кто-то из интернет-психологов рекомендовал ей смотреть на три предмета вокруг, вслушиваться в четыре звука, произносить пять слов — в общем, заземляться, возвращаться в реальность.
И
Маша туго застегнула куртку — от ветра задрожал онемевший подбородок, посинели ладони. Из подъезда вышла Оксана — она пахла терпкими, горько-сладкими духами, пушистый ворот шубы едва прикрывал ее тонкую шею, а губы красиво темнели на строгом лице. Маша все бы отдала, чтобы стать хоть немного на Оксану похожей, пусть даже и внешне.
— Едем? — спросила Оксана, глядя куда угодно, лишь бы не в Машино лицо.
Та кивнула. Достала маску — в школе снова ввели карантин и заставляли сидеть весь день в одном кабинете, но Маша надевала маску еще у подъезда. Будь ее воля, она закрыла бы марлей все лицо: и обломанные ресницы, и толстый нос, и лоб в прыщиках, спряталась бы, как в кокон, но на таких сумасшедших точно будут пялиться во все глаза.
Заднее сиденье, Оксанина любимая музыка, молчание.
Маша немного забылась, отвлеклась от Сахарка и переключилась на Колю. Мысль — ее единственное спасение, друг и советник, который не уедет, не пропадет, не предаст. Значит, надо пользоваться.
Колей и был тот конопатый рыжеволосый парень из «бэшек». Маша долго не могла понять, что же беспокоит ее на переменах. Тогда она бегала в столовую, покупала кружку чая без сахара (там продавали пирожные-корзиночки с вареной сгущенкой, пирожки с картошкой и грибами, яблочные слойки, но Маша брала один пустой чай и отходила подальше), в одиночестве сидела за столом, вглядываясь за широкое панорамное окно. На пришкольной аллее ветер рвал с деревьев последнюю листву, и та, еще крепкая, но уже мертвая, билась о стекло раненым стрижом. Маша слушала чужое щебетание и уверяла себя, что успокаивается.
Но рыжий Коля пропал, и больше не встречался у Маши на пути. В очередную пожарную тревогу всех выгнали в школьный двор — сработала сигнализация, и директриса с выпученными глазами бегала по этажам, а учителя слабыми мотыльками бились в закрытые двери запасных выходов. Пацаны искали по карманам сигареты, девчонки хихикали, радуясь, что сорвалась физика или геометрия (у Маши была литература, и ее класс расстроился — лучше бы химия или алгебра на худой конец). Стоять под холодным продрогшим небом было сложно, все мерзли и перетаптывались, обнимали друг друга раскрасневшимися руками под тонким шифоном рукавов, но пока учителя не убедились, что тревога была ложная, классы оставались пустыми. Куртки забытыми висели на вешалках, Маша дрожала и разглядывала соседний класс — они стояли такие же бледные и хохочущие, с синевой на губах, но шапки медных волос среди них не было.
Ее не было нигде — Маша, захотев поиграть в сыщика, иногда заглядывала к «бэшкам», чтобы проверить, появился рыжеволосый или на его месте теперь сидит кто-то другой. Выяснилось, что зовут его Коля, живет он без отца совсем неподалеку от школы, водит младшую сестренку в садик. Коля не появлялся уже месяц, и учителя говорили «бэшкам», будто бы они с семьей переехали в другой город.
Одним вечером, когда Оксана опрокинула на дуршлаг пропаренный бурый рис и покрошила в салатник помидоры, пахнущие свежескошенной травой и на вкус ровно такие же, как сено, Маша с приемной матерью разговорились — такое бывало редко, приступами, и все еще удивляло.