Мертвые воспоминания

Родионова Ирина

— Сахарок, значит… — сказал он в задумчивости.

Маша ждала. Она сразу убрала переноску на пол, чтобы не дать коту шанса на отступление, прислушалась. Папа рассматривал расчесанные болячки на голове у Сахарка, впалые бока и раздутый живот, серо-розовую бархатистую кожу. Кот глядел черными, сузившимися от ярости глазами, он явно хотел вырваться и вскрыть папе горло.

Папа погладил кота пальцем по хребту.

— Ты уверена? — спросил у Маши.

И Машу прорвало. Она столько репетировала речей, весь день подбирала слова, как будет оправдываться перед Оксаной и вымаливать для Сахарка жизнь в их квартире,

что теперь фразы эти, невысказанные, потрескивали внутри горячим красным углем. Маша вскочила с места, Маша бегала из угла в угол, Маша размахивала руками. Она барабанила, как гвозди заколачивая, надеясь, что хотя бы пара из них прошьет папу насквозь.

Она говорила о том, какая чудовищно несамостоятельная, слабая, что ей скоро поступать в институт в другом городе — да, обязательно в другом, — а она ничего не может сделать сама. Что боится лишний раз попросить в автобусе об остановке, что стесняется своей робости, несамостоятельности, диабета. Даже выглядит Маша, как мясистый хряк, ей надо побольше гулять и поменьше жрать, но даже этого она сделать не может! Как беда — она бежит плакаться к папе, и папа долго, с любовью гладит ее по жирным плечикам. Как надо в школе разобраться с документами, приезжает Оксана и все делает сама.

А ей, Маше, пора бы научиться быть человеком. Научиться брать на себя ответственность хотя бы за небольшое, но дело, готовиться к новой жизни и взрослеть, в конце-то концов.

— Вот это вот чудо — то самое небольшое дело? — папа приподнял Сахарка, и тот взглянул на Машу почти с обидой. — Старичок с уколами и диетой?

— Да! — гаркнула Маша, переполненная волнением и страхом настолько, что не могла сдержаться.

Это, в конце концов, один из последних ее шансов решиться на что-то большее, чем не сделать домашку по русскому или съесть кусочек шоколада с сахаром. Если она в очередной раз сдастся, даже не попробовав — откуда ей наскрести в себе хоть немного уважения? Она уверена, что справится. Научится ставить уколы, будет кормить Сахарка по часам. Снова завела разговор про Анну Ильиничну, и снова не нашла слов, чтобы описать ее любовь к коту, махнула рукой.

— Ну, — дождавшись, пока она выговорится, выдохнется и встанет перед ним, глядя на папу влажными и печальными глазами, он освободил одну руку и поскреб переносицу, — значит, полная самостоятельность. Потом не жалуйся только. Лекарства я куплю, чего ему из продуктов надо, тоже напишешь. Но всем будешь заниматься сама, договорились?

— Да!

Он поднялся, спустил Сахарка на пол и попытался погладить его за ушами, но кот пулей влетел под диван и забился в угол. Маша крепко обняла папу двумя руками — она и не сомневалась, что он поддержит ее решение, но отчего-то без конца тряслись поджилки. Выглянула из спальни Оксана, прошла мимо них, словно не заметив. Папа гладил Машу по спине.

— Но я тебя предупреждаю, что будет очень тяжело. Ты не представляешь себе, насколько. И ты должна быть к этому готова.

— Я готова!

— Ничего ты не готова. Но и эту проблему мы, если что, решим…

Оксана вернулась в спальню, и папа, шутливо Маше отсалютовав, ушел за ней. Маша опустилась на ковер — ей казалось, что квартира вертится и перекручивается, что сил у нее осталось ровно на один взмах ресницами, что день этот не закончится никогда. Спать она легла не у

себя в комнате, а в зале — расстелила простыню на собранном диване, под которым прятался Сахарок, только бы быть с ним рядом. Лежала в темноте и шепотом рассказывала воспоминания, эмоции Анны Ильиничны, будто он мог ее по-настоящему услышать, понять.

Услышала Оксана, пришла и выгнала Машу обратно в спальню, заявив, что нечего бормотать по полночи. Сахарок так и не появился.

А наутро Маша проснулась первой из всех, и в этом ей повезло — Сахарка рвало всю ночь, и ковры, полы и даже кресло оказались перемазаны розово-желтой жижей. Кот принципиально стороной обошел старый лоток и в довершение всего наделал кучу в несколько сантиметрах от песочного наполнителя. Так что вместо измерений сахара, быстрой зарядки и завтрака Маша все утро бегала с тазом и тряпками в руках, уговаривала Сахарка не расстраиваться, со всеми бывает.

Это и правда было только начало, но Маша была настроена на дружбу, любовь и счастливый конец.

Молоковоз угодил колесом в яму, кабину встряхнуло, Сафар пискнул и расхохотался от этого. Маша улыбнулась ему — в кабине было уютно и тепло, не хотелось даже думать о плохом. На зеркале покачивались замызганные одноразовые маски, Сафар недавно переболел и все еще не чувствовал запахов, но тут, в молоковозе, для Маши было куда безопасней, чем в автобусе. Поняв, что никаких откровений от нее он так и не дождется, Сафар прокашлялся:

— Я это, чего попросить-то хочу… Разделишь мои воспоминания с родственниками?

— Тебе лет-то сколько? — хмыкнула Маша, но Сафар не ответил шуткой или привычной для его усталого лица улыбкой. Он вообще не ответил — сосредоточенно смотрел на дорогу и двумя руками держался за руль.

Тишина повисла скверная, липкая. Маша проснулась окончательно, взглянула Сафару в лицо:

— Ты чего… правда, что ли?

— Да все нормально, — он отмахнулся, но нервно, с напряжением. Маше стало не по себе. — Сердечко пошаливает, оно у меня увеличенное чуть ли не с детства, мать смеется: «большое сердце, большой человек». Колоть стало, ну, как иголочкой, я к терапевту. Операция будет, в общем. Месяц и семнадцать дней. Я так уточняю, просто на всякий случай…

— Ты, — Маша надавила на слово голосом, будто это оно было во всем виновато, — просто на всякий случай не стал бы ничего говорить.

— Так заберешь или нет?

Маше хотелось ударить кулаком в стекло и закричать, что он не умрет, потому что такие улыбчивые и полные радости Сафары обязаны жить до ста лет, радоваться и радовать всех вокруг своих светом. Что он молодой, и как бы не барахлило сердце, врачи вылечат. Что про эмоции и память стоит говорить, только когда совсем плохо, а с ним все хорошо, хорошо-хорошо, ХОРОШО! Это невозможно. Так нельзя, неправильно.

Зарыдать, в конце-то концов.

Вместо этого Маша шмыгнула носом, вытерла его рукавом и кивнула:

— Заберу. Точно.

Он глянул на нее странно, но согревающе:

— Спасибо. Взрослеешь, Маш. Правда что ли кот на тебя так действует….

— Еще как действует, — вздохнула она и, собравшись, начала свой долгий и тяжелый рассказ о том, как они с Сахарком пытались привыкнуть друг к другу, сжиться, справиться. Смириться.

И как ничего у них не получалось.