Мертвые воспоминания

Родионова Ирина

— Сам разберусь.

— Я вижу, как ты разбираешься. Будет он еще орать, — и Галка обхватила Машу рукой за плечи. — Ты кого нашла-то вообще?

— Перестань. Я его люблю.

— Как полюбила, так и разлюбишь. Мы с тобой еще поговорим по этому поводу. Работа небыстрая, но жизнь-то чего ломать?.. Столько пацанов вокруг красивых, а ты зверюгу какого-то выбрала.

— Все сказала? — Стас вытянулся с таким видом, будто вот-вот ударит ее. Даже Виталий Павлович, обвешанный внуками, потянулся на громкие голоса. — Она сама решит, как и кого ей любить.

— Ты…

— Проблемы? — Палыч улыбался, но недобро, с угрозой.

Стас

отступил.

— А еще у нас Сафар есть, — влезла захмелевшая Галка, — он к Маше, как к дочери относится. Так что попробуй только…

— Ну пожалуйста! — Маша, пылающая, вырывалась и подхватила Стаса под локоть. — Пойдем, я тебе скажу… я же звала на выставку, не помнишь? Надеялась, что ты приедешь.

— А напомнить не судьба? — зашипел он, косясь на Галку. — Я что, все сам помнить должен?!

Они отошли, перешептываясь: Маша горбилась и скрючивалась, Стас раздувался от каждого слова. Галку держали в четыре руки, пока Стас, выдохнув, не прижал Машу к себе и не нашел губами ее бледный лоб. Смотрительницы задохнулись от возмущения, но смолчали.

Снова хлопнула дверь — влетела растрепанная низенькая женщина, напоминающая дубовую кадку, с пузатым синтепоновым конвертом в руках. Она сдернула шапку и кинулась к Кристине:

— Опоздала, опоздала, прости меня! Не закончилось?!

— Закончилось, — хмуро ответила Кристина. — Уже собираемся.

Смотрительницы-тетки выдохнули с облегчением.

— Да есть еще время, давайте я маленького подержу, а вы картины посмотрите… — и Дана потянулась к Шмелю. Женщина засияла:

— Спасибо! Я быстренько пробегу и вернусь.

И умчалась, задерживаясь возле каждой картины по десять-пятнадцать секунд для порядка, как сделал бы любой нормально-обычный посетитель музея. Вся какая-то вздрагивающая, торопливая, она то склонялась над чьей-нибудь вазой с отколотым горлышком, то почти утыкалась носом в пестрые мазки.

— Мама? — негромко спросила Дана, покачивая Шмеля. Кристина забрала у нее ребенка, достала из кокона, пощупала загривок под темным жестким волосом, не жарко ли малому. Поудобнее устроила на руке.

— Мама.

— Давай подержу, мне не сложно.

— Мне тоже, — Кристине, конечно, хотелось отдать Шмеля, вручить его кому-нибудь и сбежать под благовидным предлогом, тем более что ей самой предложили, но нельзя. Слишком легким казалось ей предать то обещание на верхушке разваливающегося собственного мира — по сути, на отсыпной горе из глыб и булыжников, промороженных, засыпанных плотным снегом. Поэтому Кристина и держала сына на руках, и улыбалась ему через силу, сонному, розовощекому.

Она — мать. И будет ею, чего бы ей это ни стоило.

После Юриного отъезда Кристина позвонила матери и вывалила все разом: и про то, как вылетела с учебы и зарабатывала теперь портретами домашних животных, и про скорую выставку в местечковом мелком музее, персональную, личную, очень важную, и под конец про Шмеля. Мама долго молчала, переваривая, скрипели и скрежетали шестерни у нее в голове — Кристина слышала это в телефонной трубке и задыхалась, стоя над сыном и сжимая его пятку дрожащей рукой. Шмель, удивленный, молчал, и лишь изредка перебирал мелкими пальчиками, будто каждым хотел коснуться ее ладони.

— Вместе уж вырастим, — вздохнула мама после паузы. — Сын, да? Внук, значит. Батюшки, я же бабушка теперь…

Она приехала на следующий день, и взвалила все хозяйство на себя, заменила Юру. У него вроде бы все тоже было неплохо:

работа и жилье, но звонил он редко, словно стесняясь того, что сбежал от своей ненормальной почти-что-семьи. Пока прежние проблемы не догнали его, но Кристина боялась, что долго прятаться у Юры не получится — значит, он побежит дальше, и если ему вдруг понадобится ее помощь, она сделает все, чтобы помочь. А пока у Кристины тоже не находилось времени на долгие искренние разговоры, и она надеялась, что они как-нибудь сядут за кухонные столы на разных концах чужих городов и просто поболтают, как прежде.

Мать, казалось, преобразилась: внук стал для нее счастьем, которого Кристина и предположить не могла. Всюду теперь разбросанными валялись погремушки и грызунки, мама притащила на горбу ванночку и развивающие коврики, без конца гулила с маленьким и возила его в коляске, так что Кристине даже не приходилось часто переламывать себя и сидеть со Шмелем вдвоем — слишком он уж стал занятой.

Мать потеплела будто и к Кристине, за компанию — ни слова грубости, ни расспросов об отце ребенка, забота и удовольствие нюхать детскую макушку. От отца ничего не было слышно, но Кристина переросла эти всхлипы и истерики «папа меня не любит»: если ему так нравится, так хочется, то и она особо не будет навязываться, всем же проще. Захочет — приедет, поглядит на внука, тем более что в Шмеле с каждым новым месяцем проявлялось все больше от деда: то ли в нахмуренных гримасах, то ли в темных глазах. Отпечаток отцовского, генетически заложенного, таял, и Кристина не могла нарадоваться. Да и вообще она столько боялась, скрывала, таила Шмеля за собой, а все оказалось так просто… Теперь смешно было вспоминать и страхи, и безденежье, и макароны в кетчупе — мама из одного кочана капусты, пригоршни мелкой земляной моркови и двух помидоров закатывала такой пир, что вздохнуть было трудно. Переработок, конечно, не убавилось, но потихоньку закрывались долги и кредиты, мать подбрасывала с пенсии, а у Шмеля появлялись новенькие, выстиранные и отглаженные костюмчики. Жизнь будто налаживалась.

Общались они с мамой с каждым днем все меньше и меньше, зато та была без ума от Шмеля, фотографировала его на телефон и снимала коротенькие, дрожащие видео. Такое сожительство, казалось, всех устраивало.

— Это, дамы, нам уже ехать пора, — снова бесцеремонно вклинился в ее мысли Палыч. — Поздравляю вас, такие маленькие, а уже в музее… Не зря коробки ваши на спине таскал. Но… Мне заявка поступила, через час, неподалеку — сделаете? Или сбор объявлю?

И он глянул на них с такой надеждой, которой прежде в Палыче не наблюдалось — столько в ней было человеческого, не затаенного, что Галка мигом насторожилась. Палыч щурился, как на ярком солнце, ждал.

— Я за, — Дана присела на корточки, обняла верткую Алю.

— Я тоже, — Маша вернулась от Стаса запыханной, как от долгого бега.

— Поехали тогда, — Галка готова была ринуться вперед даже без пальто. — Отлично вечерок закончим, да?.. Атмосферно. Самое то.

Палыч затолкал в машину и Кристинину маму со Шмелем, и своих внуков, и даже для Али с Лешкой место нашлось — машина качалась и подпрыгивала, скрипела дряхло, по-стариковски, а в стеклах мелькали детские лица. Остальные стояли на крыльце и синхронно махали руками, расплывались в улыбках. Нагретый воздух пах теплом и скорыми древесными почками, молочно-зелеными, клейкими. Столько вокруг было жизни, расцвета, преодоления, что хотелось засмеяться.