Мертвый аул
Шрифт:
«Ага, ага… – проговорил шаман. – Идти направо… Домик. Там увидите, я выйду.»
Я пошла по протоптанной дорожке к домикам справа. Через несколько секунд на пороге одного из них показался высокий человек в синем национальном халате. На вид ему было не больше тридцати лет, приятное открытое лицо, небольшая бородка касалась широкого медного диска на груди – «толи».
Шаман поприветствовал меня и позвал внутрь. Я вошла в жилище с низкими потолками, залитое светом. Шаман прошел дальше, я следом за ним, и мы очутились в маленькой комнатке, в которой были только две скамьи и деревянный стол между ними. Я села
– Ши хэн гэжэ нэрэтэйш* ? – спросил он по–бурятски мое имя.
– Татьяна.
– Какая сторона? Район?
– Баунтовский.
– Заа* …
Затем он что–то снова спросил на бурятском, я сказала, что не говорю на его языке и попросила перевести.
– Мама давно пропала?
– Завтра три дня будет.
– Угу, угу… – кивнул Солбон. Не знаю – почему, но этот мужчина в бурятском халате, с круглым медным толи* на груди внушал доверие.
Он положил листочек перед собой, закрыл глаза и что-то запел на бурятском языке. Сначала тихо, затем голос его окреп, он начал раскачиваться на скамье из стороны в сторону. В песне шамана я вдруг услышала мамино имя, затем название района и поняла, что он призывал духов помочь. Пение продолжалось несколько минут, все это время я напряженно смотрела на молодое, даже юное лицо шамана и думала об одном: «Если ты настоящий шаман, ты увидишь ее».
Внезапно оборвав песню, он открыл глаза и остановил на мне тяжелый взгляд. По этому взгляду мне вдруг стало ясно, в какие дали уходил шаман в своем трансе, где летала его душа: взгляд его был словно издалека, из какой–то неизведанной далекой галактики. Я терпеливо ждала, когда он окончательно вернется. Помолчав немного, он заговорил на бурятском. Я замотала головой: мол, не понимаю. Солбон перешел на русский язык:
– Я видел… Знаете… Река и там камень… Как называется? Такой мелкий камень?..
Он потер большим и указательным пальцем.
– Галька? – подсказала я.
– Да, галька мелкая… Берег. Костер и там старая бабка… Одета, как очень давно одевались… Очень давно… Сидит, довольная. Трубку курит вот так…
Солбон поднес пальцы к губам и изобразил, как бабка курит трубку.
– У нее бубен рядом… Шаманка ваша.
– Наша?
– Да, довольная… Сидит, курит.
– У нас нет шаманов, – возразила я.
– Там! Давно очень… У старших родственников надо спрашивать.
Я замотала головой.
– Не понимаю.
Солбон терпеливо пояснил:
– У вас шаманы в роду были. Часто это они подсказку дать хотят… Я вашу маму не увидел. Я говорю только то, что вижу.
Шаман участливо смотрел на меня. Я молчала. Не хотела ни спрашивать ни о чем и ни о чем не спорить. Мама как-то рассказывала, что наш род достаточно древний и когда-то в нашем роду были шаманы. После кровавой революции 1917 года последний шаман рода был убит, и никто так и не принял дар*, который должен был передаться по наследству. Правда это или не правда – я не знаю, но тогда словам мамы я не поверила, да и вообще скептически отношусь к этой теме.
Солбон чуть наклонился ко мне.
– Понимаете, я вижу, когда человек живой. Если у меня спрашивают, вот потерялся давно – на заработки уехал и не вернулся. Я в транс вхожу, смотрю… Вижу – он пьяный ходит. Запах алкоголя даже идет… Пьянствует. Живой. Чувствую – живой… Хотя родственники уже похоронили его. Потом – три месяца, четыре месяца пройдет, звонят мне, говорят – нашелся… А вашу маму я не чувствую… Дай Бог, чтоб я ошибся… Надо, чтоб она нашлась…
После этих слов Солбон встал и сказал:
– Пойдемте на улицу, надо побрызгать молоком. Берите молоко. Я буду молитву читать, потом, когда скажу – брызгайте. И вот это тоже возьмите… Подношение.
Я послушно взяла со стола блюдце со сладостями и молоко и пошла за шаманом. На улице он начал молиться на бурятском языке, затем кивнул мне – мол, пора. Крутясь вокруг себя, я разлила по кругу молоко, мгновенно впитавшееся в черную почву, бросила конфеты с печеньем по четырем сторонам света, и мы снова вошли в домик. Вернувшись в комнатку, я села на прежнее место, шаман сел рядом, затем как–то странно взглянул на меня и обнял одной рукой за плечи.
– От вас горе… – непонятно произнес он. – Горем от вас пахнет… Я не знаю, как сказать. Я сел рядом и почувствовал. Все будет хорошо… Мы помолились, мама найдется…И еще… Надо будет в дацан сходить, к ламе, заказать молебен Усан–Лопсон* …
– А что это за молебен?
– Бог воды… Он поможет.
– Ладно… – согласилась я, не понимая, зачем молиться богу воды.
Когда я вышла из шаманского центра, было уже начало седьмого. Лена должна была вернуться с работы.
Я стояла на пустынной улице, ждала такси и думала, что делать дальше. Снова набрала «штаб». Тетка Маша ответила весьма недовольным голосом, сказала, что она очень устала после долгих поисков и вернулась домой. Новостей пока нет. Я передала ей, что сказал шаман, она ответила, что, наверное, надо искать, где–то у воды. Возможно, у озера, у реки – может быть, мама там. Потом она сказала, что дождь целый день идет дождь и есть опасения, что прибудет вода на Витиме.
Я представила, как в деревне целый день идет дождь. В лесу, тем более в дождливую погоду, смеркается быстрее. Перед глазами встала мрачная, безмолвная чаща леса, серое небо, унылые августовские поля, по которым идет мама, уставшая, вымокшая и никак не может найти дорогу домой. Сердце горячей волной окатила боль, я присела на корточки и обняла колени. Домой я добралась уже в сумерках.
Ленка была уже дома и собиралась ужинать. Я рассказала ей о том, как ездила в поисково-спасательный отряд и пересказала разговор с шаманом.
Ленка тихо поужинала, вымыла посуду и, как вчера, мы весь оставшийся вечер провели практически в тишине. Снова тишина и тусклый свет единственной лампочки под потолком давили на виски. Комната казалась тусклой и неживой.
– Надо вещи собрать… – сказала я, наверное, больше для того, чтобы нарушить эту тишину.
– Угу.
– По объявлению никто не откликнулся? – спросила я про попутку. Ленка смахнула заставку с экрана и зашла в свои сообщения в «вконтакте», потом и на страницу выложенного накануне объявления.