Меря и Ростовское княжество. Очерки из истории Ростово-Суздальской земли

Корсаков Дмитрий

Мы далеки от мысли представить именно эту научную обработку материала, мы не решаемся привести его в строгую систему, сгруппировать должным образом и осветить, так сказать, светочем науки. Такая задача превысила бы наши силы, наши знания. Мы поставляем себе более скромную задачу. Она ограничивается попыткой наметить главнейшие, по нашему мнению, рубрики групп материала, приняв за основание при этом степень важности и достоверности извлекаемых из той или другой группы данных, и затем указать на важнейшие из этих данных.

Материал, из которого могут быть извлечены некоторые этнографические данные о мери, может быть разделен на следующие четыре группы: первая состоит из свидетельств письменных источников – летописей, житий святых и актов; ко второй группе относится рассмотрение языка, быта, нравов и обычаев теперешнего великорусского населения губерний Ярославской, Костромской, Владимирской и северной части Московской; третья

группа заключается в рассмотрении языка, быта и религиозных верований мордвы и черемис, могущих иметь некоторое отношение к языку, быту и религиозным верованиям мери; наконец, четвертая группа состоит из результатов курганных раскопок и археологических находок в вышеназванных губерниях.

Самой достоверной, конечно, должна быть почтена первая группа письменных свидетельств. Но данные, извлекаемые из этой группы весьма скудны; они касаются только географического распространения мери и некоторых указаний на ее религию. Вторая группа, со временем, при более точном ее изучении, может представить много важных данных, но при настоящей ее необработанности из нее можно извлечь только несколько предположений, не лишенных, впрочем, интереса и значения. Особенные свойства разговора теперешнего великорусского населения Ярославской, Костромской и Владимирской губерний, а также племенной характер этого населения, его быт, нравы, простонародные праздники, обряды и поверья, в которых находится много черт, отличающих население этой местности от других местностей России, дают право предполагать, что когда-то обитавший в пределах этих губерний чудской народец меря пропал не бесследно, дают право предполагать, что остатки этого народца живут в теперешнем населении края… Данные из третьей группы, если не вполне еще достоверны, то, по крайней мере, вероятны. Эти данные дают возможность, при сопоставлении этнографических особенностей мордвы и черемис, заключить, на основании этого сопоставления, по аналогии, о некоторых этнографических чертах мери. Что же касается до последней, четвертой группы, то данные из результатов курганных раскопок и археологических находок представляются нам еще слишком шаткими для того, чтобы основать на них какие-нибудь выводы.

Переходим теперь к указанию важнейших данных, которые можно извлечь из выставленных нами четырех групп.

Первая группа. Позднейшие свидетельства летописей и актов дают нам возможность проверить показание Нестора о том, что меря жила у ростовского озера Неро и Клещина озера и, кроме того, убеждают нас, что меря распространялась своими поселениями дальше, чем предполагал Нестор.

Переяславский уезд еще в XVI в. назывался Мерским станом²⁵. У рязанских пределов летописи указывают речку Мерску, на которой стоял с «воями» князь Изяслав Владимирович в 1209 г., при нападении на Ростовско-Суздальскую область рязанских князей²⁶. В обеих духовных грамотах Московского Великого князя Ивана Калиты XIV в. упоминается село Усть-Мерское, лежавшее около Коломны²⁷. В XIII в. Галич-Костромской назывался, в отличие от

южного Галича, Меръским. Так называет его летописец под 1238 г. Описывая татарский погром, он говорит, что татары «попленина все по Волге и до Галича Мерьского»²⁸. Из жития св. Исаии, епископа Ростовского XI в., мы видим, что у туземцев Ростовской области были идолы²⁹. Камень Велеса, которому поклонялись в Ростове в «Чудском конце», тоже около XI в. был разрушен св. Авраамием Ростовским³⁰. Священное значение камней у мери подтверждается известием жития св. Иринарха Ростовского, который уже в XVII в. сверг в реку Трубеж камень, лежавший около Переяславля и, по понятию жителей этого города, имевший целебную силу против разных болезней³¹. Припомним здесь, что камням вообще приписывалось священное значение на всем финском северо-востоке³². Летописные свидетельства говорят нам также о волхвах, появлявшихся в Ростовской области, в которых можно видеть следы жрецов у мери. Особенно любопытно в этом отношении известие Нестора под 1072 г.³³.

Вторая группа. Главная особенность теперешнего населения губерний Ярославской, Костромской и Владимирской заключается в особом свойстве говора. Это свойство характеризуется полногласием и некоторыми чуждыми словами, находящимися до сих пор в употреблении. Филологи признают этот говор за отдельную ветвь великорусского наречия, называя ее суздальской, а И. П. Сахаров, известный знаток русской народной жизни, кроме того, находит в суздальской ветви еще пять оттенков: суздальский, ярославский, костромской, галицкий и муромский³⁴.

Мы не считаем себя вправе входить в филологические рассуждения о характере этой ветви великорусского наречия со всеми ее оттенками, и по некомпетентности нашей в этом деле, и по не разработанности самого предмета. Но считаем возможным

заметить здесь, что, по нашему мнению, нет никакого сомнения в том, что в оттенках говора великоруссов вышеназванных губерний роль мери далеко немаловажна и что при тщательном изучении наших областных наречий представится со временем возможность, быть может, вполне восстановить забытый, но не пропавший язык мери³⁵. Остатки этого языка, кроме того, могут находиться в местных названиях урочищ и поселений губерний Ярославской, Костромской и Владимирской, которые, звуча дико для русского уха, являются нам совершенно непонятными словами³⁶.

Еще более непонятного встречаем мы в отдельных, специальных говорах Ярославской, Владимирской и Костромской губерний, в так называемых тайных языках. Откуда, например, взялся язык офеней, этих пресловутых ходебщиков – продавцов Владимирской губернии, известных по всей России? Офени сами себя называют мясыками и производят и это название, и свой язык от мясыков, народа, когда-то, по их мнению, кочевавшего по Волге. Язык офеней, основанный на аналогии, подобии и иносказательном значении слов, представляется на первый взгляд просто тарабарщиной, случайным извращением и перевиранием русских слов. Но нельзя поручиться, что в состав, если не в основу, этого языка не легли бы слова забытого языка мери³⁷. В Угличском уезде Ярославской губернии существуют мелкие скупщики холста, ниток и других льняных изделий на сельских базарах, называемые маяками, которые тоже употребляют между собою условный, тайный язык; язык этот, впрочем, состоит, преимущественно из слов, означающих денежный счет³⁸. Подобный же, странно звучащий, денежный счет существует в г. Нерехте Костромской губернии³⁹. В Нерехте же есть особый тайный язык, называемый елтонским, тоже принадлежащий местным торговцам. (От слова: елтыш – «безмен» на этом языке; знающий язык безменников). О. Диев приводит любопытные образчики этого языка, объясняющие некоторые названия мест Костромской губернии, совершенно необъяснимые из языка русского. Так, например, костр, кострыга значит на елтонском языке город; мае, по-мордовски – красивый; отсюда Кострома, – красивый город. Киншит по-елтонски – приставать, спокойно стоять; откуда Кинешма, в соединении с мордовским мас, означает красивую пристань. Елтонские слова: гал – многолюдно, лох – соседний, олонно – давно, шунге – песенник, по мнению о. Диева, дали названия: Галичу, Луху (город и река Костромской губ.), Олонецу и селу около Костромы, Шунге⁴⁰. В Галиче существует тоже тайный язык елманский, который П. П. Свиньин считает за остаток языка мери⁴¹.

Переходя к племенному характеру населения, мы позволим себе указать, в виде примера, на два особенных типа населения Ярославской губернии, являющих в себе очень много загадочного: пошехонцев и сицкарей.

О Пошехонье, означавшем прежде целую страну по Шексне, называвшейся, по местному говору, Шехонью, ничего не пишут летописцы, зато много рассказывают сказки. Никакой грамотей не сумеет объяснить, откуда взялись пошехонцы: вывелись ли они в туземном лесу, прибыли ли из за моря, сами ли бивали других, или были биты другими в старые времена; зато и безграмотные знают, как пошехонцы «в трех соснах заблудились», как «искали комара за семь верст, а комар сидел у них на носу», как они «лазили на сосну Москву смотреть», как «ходили покупать Ивана Великого» и т. п. Обычаи и нравы пошехонцев во многом различны от окрестной массы великорусского населения⁴². Сицкари, живя в местности, лесистой и болотистой по р. Сити, в Моложском уезде, отличаются от остального окрестного населения, и лицом, и фигурой, и одеждой, и говором, и обычаями. Неуклюжий, небольшого роста, с выдавшимися скулами, одутловатым лицом и редкой, клочковатой бороденкой, сицкарь отличается домоседством, прилежанием и честностью. Окрестные жители говорят про человека неловкого в обращении, не умеющего щеголевато одеваться: «экой ты сицкарь», или «кокора сицкая». Откуда взялись пошехонцы и сицкари? Положительных ответов на это мы не имеем⁴³.

Различие в складе религиозного воззрения у великоруссов и южноруссов, преобладание в первом воззрении внешности, обряда и практичности над внутренним содержанием, догмой и большее развитие поэтической стороны религии во втором давно обращают на себя внимание исследователей нашего быта, нашей истории. Многие из исследователей пришли к заключению, что причину этого различия следует искать в неизбежном присутствии чудского, финского элемента в великорусской народности. Эту мысль высказывал еще в 30-х годах Снегирев⁴⁴, а в последнее время гораздо лучше определение выражена она господином Мельниковым, как мы увидим ниже.