Меря и Ростовское княжество. Очерки из истории Ростово-Суздальской земли

Корсаков Дмитрий

Из всего вышеизложенного трудно прийти к каким-нибудь положительным выводам относительно мери. При той неясности, которая господствует в наших сведениях о чудском племени вообще, о существующих его представителях, нельзя ожидать чего-либо определенного от ветви этого племени, давно угасшей и растворившейся в великорусском населении.

Славянские наречия и древности разработаны больше чудских, и то, какие непреодолимые трудности представляются для попыток восстановления частных, видовых отличий несуществующих теперь славянских племен: полян, древлян, кривичей, радимичей, вятичей и других. Сознаемся, что дальше гипотез нельзя идти из всего того материала, который мы представили о мери, но нам кажется, что самое указание на возможность этих гипотез не лишено некоторого значения.

Оглянемся же назад. Посмотрим, что можно извлечь гипотетического из всего представленного нами о мери: из свидетельств письменных источников, из рассмотрения особенностей теперешнего населения той местности, где жила в одно время меря, из аналогических заключений о мери по теперешнему быту и религии мордвы и черемис и наконец, из результатов курганных раскопок и археологических находок в губерниях Ярославской, Костромской, Владимирской, Московской.

Во-первых,

мы имеем приблизительный район распространения мери, общий контур ее крайних поселений, данные для которого мы привели выше. Во-вторых, мы можем заключить, что следы языка мери, очень близкого с языком мордвы и черемис, сохранились в говоре теперешнего населения губерний Ярославской, Костромской и Владимирской, в местных названиях некоторых урочищ и поселений и в так называемых тайных языках этих губерний. В-третьих, мы имеем некоторую возможность уловить религию мери. Религия эта могла быть близка к религии мордвы и черемис. Первоначально, по всей вероятности, она ограничивалась грубым фетишизмом и не имела возможности доразвиться до того неясного дуализма и той неопределенной персонификации божеств, которые являются у мордвы и черемис. Поэтому навряд ли могли быть у мери идолы, которых нет ни у мордвы, ни у черемис. У мери пользовались священным значением камни, которые в житии святых Исайи и Авраамия называются идолами только по общепринятой христианско-благочестивой терминологии. В лесистой стране, в которой обитала меря, лес, без сомнения, так же почитался, как почитается он доселе у мордвы и черемис. У мери были жрецы, или, по крайней мере, главные совершители и распорядители жертвоприношений, вроде прявт и возатей мордвы и карт и мужан у черемис. Следы этих жрецов сохранились в волхвах, появлявшихся в Ростовско-Суздальской земле и имевших там большое значение. Вообще, религиозные верования и обряды мери не бесследно пропали. Еще не успев окончательно развиться и оформиться, они столкнулись сперва с религиозными языческими верованиями славян, а потом с христианскими их представлениями. Вследствие этого столкновения религиозные верования славян и мери так переплелись и перепутались, что трудно и почти невозможно добраться до точного определения, что принадлежит в них чудскому народцу, что славянам. Религия мери показала большую живучесть при распространении христианства в Ростовско-Суздальской области, что мы увидим в своем месте. Судя по этой живучести, и принимая в соображение, с одной стороны, выводы гр. Уварова из погребальных обычаев мери, а с другой – привязанность к своей религии мордвы и черемис, мы можем почесть за вероятное, что меря, при столкновении со славянами-христианами, отстаивала свои религиозные верования с оружием в руках. В-четвертых, быт мери, не представляя особенных отличий от состояния вообще дикого племени, может быть характеризован так: живя в лесистой, дикой местности, меря занималась звероловством и охотой, и, быть может, распадалась на несколько родов, имевших своих племенных князьков, вроде тех, которые в позднейшее время являются у мордвы.

В таких только чертах кажется нам возможным представить гипотетическое изображение мери. Далее в своих выводах мы идти не решаемся. Таким мог быть этот исчезнувший народец в то время, когда стали среди него появляться первые славянские поселенцы. Мало-помалу эти поселенцы берут верх над мерею, которая пропадает, или лучше сказать, претворяется посредством славян в особый тип – великорусский.

Но прежде чем мы начнем следить за тем, как явились славянские поселенцы в землю мери, осмотримся кругом, взглянем на соседей мери, окружавших ее. Соседи эти принадлежали к трем племенам: чудскому, славянскому и литовскому.

Чудские соседи мери, одноплеменные ей, охватывали ее с востока, севера и северо-запада. С восточными ее соседями: муромой, мордвой и черемисом, мы уже достаточно знакомы из предшествующего изложения, из которого мы видели, что эти племена, весьма вероятно, составляли некогда один народ с мерею. Северным чудским соседом была пермь, с которой находились в давних сношениях новгородские славяне. Наконец к северо-западу от мери сидело чудское племя веси – по Белоозеру. О веси мы ничего не можем сообщить, кроме ее имени и поверхностного знакомства с нею арабов, о чем мы упомянули выше⁷⁷. К какой отрасли чудского племени принадлежала весь, к западной или восточной – и этого нельзя решить. Она слишком рано подпала славянизации как ближайшей из народцев чудского племени к владениям новгородцев, из которых шло главное колонизационное движение славян на северо-восток. Память о веси сохранилась доселе в имени уездного города Тверской губернии Весьегонска и в нескольких названиях селений и урочищ близ этого города и во Владимирской губернии, где весь, по предположению некоторых, прежде также обитала⁷⁸.

На запад, юго-запад и юг от мери шли поселения трех славянских племен: новгородцев, кривичей и вятичей. Как ни трудно представлять частную характеристику каждого отдельного племени в ту отдаленную эпоху, когда вообще однородные племена близки друг к другу и не успели еще вполне выразить своих видовых особенностей, тем не менее, это до некоторой степени все-таки возможно.

Из свидетельств Нестора мы можем заключить, что племя новгородских славян было одно из самых развитых в культурном отношении племен славянских. Из приводимых им перечислений постепенного расселения славян по русской земле мы видим, что новгородские славяне были самыми поздними славянскими выходцами с юга и самым крайним, передовым их постом на западе и северо-востоке; поэтому-то новгородцы неизбежно должны были войти в борьбу с двумя соседними племенами: литовским и чудским. Эта постоянная борьба и счастливое географическое положение вблизи моря, на почве бесплодной, но преисполненной водными сообщениями, этими единственными путями для передвижения в эпоху исторического младенчества народов, были причиной дальнейшего самостоятельного торгового и политического значения Новгорода и постепенно развивали в новгородцах тот дух независимости, свободы и неустрашимости, которым запечатлена их последующая историческая деятельность⁷⁹.

Кривичи было племя дикое, не имевшее задатков к самостоятельному развитию по своему невыгодному географическому положению, сдавившему его в лесистой местности

среди литовских народцев. Это племя, развивши в себе преимущественно суровую религию, рано подпадает влиянию литовцев и смешивается с ними. Соединенное сначала федерацией с новгородскими славянами, кривичское племя в дальнейшей своей исторической жизни выделяет два княжества: Полоцкое и Смоленское – по системам рек Западной Двины и Днепра. Вследствие направления этих рек – Двины на запад и Днепра на юг, течение исторической жизни обоих княжеств направляется к западу и югу, оставаясь совершенно чуждой северо-востоку России⁸⁰.

Вятичи – самые поздние выселенцы славянские. О выходе их из Польши вместе с радимичами было живо предание еще в XI в. Вятичи отличались дикостью даже во времена Нестора. Он говорит о них: «Живяху в лесе, якоже всякий зверь, ядуще все нечисто, срамословье в них пред отци и пред снохами; браци небываху в них, но игрища межи селы»⁸¹.

Среди вятичей жил литовский народец голядь, по рекам Протве и Угре. Об этом народце ничего неизвестно определенного и он до сих пор представляется какой-то загадкой⁸².

Расселение славян среди финского племени началось весьма рано. Невозможно определить – когда именно, но. без сомнения, гораздо раньше не только призвания Рюрика, Синеуса и Трувора, но даже раньше изгнания варягов, бравших до Рюрика дань с новгородцев, кривичей и мери. Колонизация славян началась с запада, из земли новгородской в земли веси и мери. Такое предположение легко основывается на удобстве водного сообщения между Новгородом, Белоозером и верховьями Волги. Лучшим показателем для определения давности колонизации может служить известный факт существования общественного союза у новгородских славян, кривичей и мери; союз этот, обложенный данью варягами, изгоняет их, и затем призывает к себе князей для установления в земле своей «наряда», т. е. государственного устройства. Вопрос о варягах сделался таким общим местом в русской истории, так бесплоден и неважен кажется он многим, что говорить о нем вновь действительно затруднительно. Но мы позволим себе сказать о нем несколько слов ввиду разъяснения занимающего нас вопроса о давности славянской колонизации среди мери. В этом отношении для нас очень важно свидетельство Псковской второй летописи, на которое до сих пор не было обращено, как нам кажется, особого внимания. Под 854 г. в летописи этой говорится: «Новгородцы свою власть импаху, а кривичи свою, а мерь свою, а чудь своими владьху и дань даваху варягом; а иже живяху у коих варяги, или даныцики тех, тин насилия велика дьяху новгородцем, и кривичем, и меряном, и чуди. Всташя же новгородци, и кривичи, и меря, и чудь на варягы и изгнаша их за море и начата владети сами себе и городы ставити, и бысть межю ими рать, град на град, и не бяше правда». Далее говорится о призвании и трех братьев. Замечательные слова, которые вкладывает летописец в уста призывавших; слова эти достаточно указывают на мотивы призвания. «Земля наша велика есть, сказали признававшие варягам, и умножися людей, и несть кто бы владел нами и по праву рядил»⁸³.

Анализируя это свидетельство, мы приходим к следующим выводам. 1. Единство «власти» у новгородцев, кривичей и мери очевидно указывает на единство общественных элементов у них. Из рассмотрения мери мы видели, что общественные элементы этого племени должна были быть, так сказать, в зачаточном состоянии, таком состоянии, при котором, конечно, невозможно было сознавать необходимости призвания князя для «ряды по праву». Славянская культура новгородцев была далеко выше первобытной племенной дикости мерян. Следовательно, единство общественных элементов у новгородских славян и мери, являющееся из свидетельства летописи, должно быть объяснено чем-нибудь иным. 2. Появление городов у новгородцев, кривичей и мери поставляется в зависимости от умножения народонаселения. От этого-то умножения, когда семья разрасталась в род, когда чуялась потребность в общинном устройстве, являлись исконные славянские усобицы, восставал «род на род». Тесно, беспокойно становилось жить в старом огороженном месте – и вот начинают славяне выселяться в другие, новые, огороженные места: появляются новые города. Вражда городов, рать города против города, поселения против поселения есть явление, присущее славянскому племени. Эта вражда сохранилась в памяти народной: города и селения до сих пор обзывают друг друга насмешливыми прозвищами и слагают друг о друге иронические присловья. Из сопоставления этих двух выводов мы можем заключить, что славянский элемент укрепился во второй половине IX в. в земле мери, что города, построенные там были славянские, что это были славянские колонии, потому что город есть основной признак оседлости, присущий славянскому племени; ни у одного из народцев чудского племени мы не видим городов⁸⁴. Поэтому нам представляется совершенно справедливой мысль, высказанная Н. И. Костомаровым: что в летописном свидетельстве меря является только этнографическим термином, как, например, в наше время Кавказ, и что под этим термином нельзя разуметь исключительно только чудских «насельников», аборигенов земли, а следует разуметь, главным образом, славянских «находников»⁸⁵.

Приток славянских «находников» в область верхней Волги, сначала заселенную мерею, а потом образовавшую из себя землю Ростовско-Суздальскую, шел, главным образом, с двух сторон: с запада, из области новгородских славян, и с юга, из Приднепровья, через земли кривичей и вятичей. Но, как уже мы сказали выше, колонизационное движение из Новгорода было самое древнее, самое первоначальное. Как известно, славяне двигались всегда по рекам, этим единственно удобным путям сообщения в древнейшие эпохи человеческой культуры. Волга, великая русская река, и ее многочисленные притоки являются главными водными артериями в земле мери. По этим-то артериям: Волге, Тверце, Мологе, Шексне, Костроме, Унже, Которосли, Оке, Клязьме и Москве-реке, со значительным числом малых рек и речек, впадающих в них – издавна сновали «ушкуи» и «уструги» славянские, с издавна выходили на берега этих рек и речек переселенцы с Волхова и с Днепра, и их топор звучал в диких, непроходимых лесах: звук этот пугал людей и зверей. Меря убегала вглубь страны, а «звери дивии» – прятались, в чаще леса. Являлись «починки», «городки», «поселки» – эти первичные, зачаточные проявления оседлой жизни славян.