Мерзость
Шрифт:
— Без примуса и спиртовой горелки какие еще есть способы добыть огонь и растопить немного воды или нагреть суп? — спрашиваю я. — У нас есть два котелка. У каждого оловянная кружка. Много спичек. Еще остался спирт. И куча керосина.
— Если ты собираешься налить керосин в чашку, поджечь, а сверху поставить котелки — забудь об этом, Джейк, — отвечает Жан-Клод. — Сам керосин не горит так, чтобы что-нибудь нагреть. Для получения жаркого голубого пламени нужно…
Внезапно Же-Ка замолкает и берет у меня латунный резервуар. Он уже
— Проклятый прокачной винт, — говорит Жан-Клод. — Он каждый раз поворачивался, когда я его вращал, но у него сорвана резьба… и он не открывается и не пропускает керосин наверх. На самом деле эта чертова штуковина погнута, и резервуар не держит давление. Проклятый прокачной винт!
Он берет гаечный ключ и плоскогубцы и принимается за винт, однако тот не хочет идти по резьбе. Потом его вообще заклинивает. Я вижу, как напрягаются мышцы на руках Жан-Клода, когда он пытается провернуть винт. Бесполезно.
— Дай попробую. — Руки у меня гораздо больше, чем у Же-Ка, и я, наверное, сильнее гида Шамони, но и мне не удается сдвинуть винт — ни голыми руками, ни гаечным ключом, ни плоскогубцами.
— Резьба окончательно сорвалась, а со сломанным прокачным винтом в резервуаре невозможно создать давление, — говорит Жан-Клод.
Это звучит как смертный приговор. Остатки моего рационального мышления подсказывают, что без воды мы продержимся несколько дней, а без пищи — даже несколько недель; но мне кажется, что добытая из снега вода, а также немного супа могут значительно ослабить головную боль и другие мучительные симптомы высотной болезни.
Тем временем стенки полусферической палатки пытаются избавиться от изогнутых деревянных шестов, удерживающих их на месте. Тонкий пол — шерпы не удосужились постелить дополнительный, более толстый и теплый, перед установкой палатки — приподнимается вместе с шестерыми людьми и тяжелым грузом из разбросанных продуктов и канистр с керосином. Я никогда не присутствовал при землетрясении, но, наверное, оно похоже вот на это. Только не так громко. Нам по-прежнему приходится кричать, чтобы услышать друг друга.
— Мы с Джейком возвращаемся на ночь в свою палатку, — объясняет Жан-Клод Бабу и Норбу. — Тут слишком мало места, чтобы шесть человек могли вытянуться в полный рост. Попробуйте поспать — и скажите Ангу Чири и Лакре Йишею, чтобы не волновались. К утру буря может утихнуть, и тогда либо сюда придет леди Бромли-Монфор со своими шерпами, либо мы просто спустимся во второй лагерь.
Мы не снимали ботинки и ветровки, и поэтому просто выползаем из палатки. Но Же-Ка останавливает меня и начинает передавать канистры с керосином. Кроме того, он забирает собранный, но неисправный примус.
— Мы сложим канистры рядом с вашей палаткой, — кричит он Бабу Рите.
Но вместо этого взмахом руки показывает, чтобы я перенес охапку маленьких канистр за дальний угол нашей просевшей палатки. Там он опускает свои канистры за камень, и я следую
— Самые ужасные травмы, которые мне приходилось видеть в горах, были следствием пожара в палатке. — Ему приходится наклониться к моему уху, чтобы я мог расслышать его голос за воем ветра. — Я не верю, что наши друзья не начнут экспериментировать с керосином, когда жажда станет слишком сильной.
Я киваю, понимая, что в хорошую погоду риск подобных экспериментов — особенно если их проводить снаружи — мог быть оправдан. Но только не в палатке, которая непрерывно трясется и подпрыгивает.
Наша маленькая палатка, семь на шесть футов, просела и имеет жалкий вид. Же-Ка поднимает палец, прося меня подождать снаружи, затем заглядывает в палатку и достает из своего рюкзака моток «волшебной веревки Дикона». Потом разрезает ее на куски разной длины, и мы привязываем терзаемую ветром палатку еще в нескольких местах. Здесь, на поперечной морене, длинные шесты абсолютно бесполезны, и поэтому мы протягиваем, словно паутину, дополнительные веревки к вмерзшим в морену камням, к валунам и даже к одной ледяной пирамиде.
Я замерз и поэтому радуюсь, что мы наконец закончили натягивать веревки и можно заползти в низкую палатку.
Мы забираемся в свои сухие спальники на гусином пуху и снимаем ботинки, но оставляем внутри спальных мешков, чтобы они не промерзли к утру. При такой температуре шнурки оставленных снаружи альпинистских ботинок порвутся при попытке завязать их утром. На мне по-прежнему пуховик Джорджа Финча, сшитые Реджи капюшон и штаны на гусином пуху, и поэтому согреваюсь я довольно быстро.
— Вот, Джейк, положи это к себе в спальный мешок. — Же-Ка оставил включенным свой массивный фонарь, и я вижу, что он протягивает мне замерзшую консервную банку спагетти, банку поменьше с мясными отбивными, твердый кирпич «переносного супа» в резиновой оболочке и ту самую (я вижу вмятину) банку персиков, которой Реджи запустила в голову Дикона — это было сто лет назад, в субботу.
— Ты шутишь, — говорю я. Интересно, как можно спать с этими замерзшими банками?
— Вовсе нет, — отвечает Жан-Клод. — В моем мешке в два раза больше. Тепло нашего тела растопит — или по крайней мере размягчит — еду. В банке с персиками есть сироп, и утром мы поделимся им с четырьмя шерпами, чтобы — как это будет по-английски? — утолить жажду.
«Давай откроем и выпьем прямо сейчас, вдвоем», — мелькает у меня в голове недостойная мысль. Но благородство побеждает. А также твердая уверенность, что в данный момент жидкость в банке с персиками замерзла и твердая, как кирпич.
Же-Ка выключает фонарик, чтобы не разряжать батарейки, а затем произносит, подражая голосу Дикона:
— Ну, какие уроки мы извлекли из сегодняшнего опыта, друзья мои?
Ричард задает этот вопрос практически после каждого восхождения и после каждой проблемы, с которой мы сталкиваемся при подъеме. Жан-Клод с таким мастерством имитирует слегка нравоучительную оксфордскую интонацию Дикона, что я не могу сдержать смех — несмотря на боль, от которой раскалывается голова.