Мерзость
Шрифт:
Не очень надежно, но это лишь начало.
Теперь я почти не вижу Жан-Клода за густой снежной пеленой, но слышу, как он тяжело дышит, вытаскивая из рюкзака ледоруб и погружая его в снег и лед метрах в десяти позади расселины. Он привязывает длинные куски веревки к этому новому ледовому якорю и — просто невероятно — снова заползает на лестницу и привязывает концы веревок к ее средней части. Я бросаю ему еще два конца веревок, которые привязал к своим ледяным якорям, и он продвигается еще дальше, чтобы прикрепить их к краю лестницы. Затем, вместо того чтобы вылезти на нашей стороне расселины, еще раз медленно пересекает пропасть по лестнице, «кошками» вперед.
Встав
— Все в порядке, — говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно. — Первый — Лакра. Бабу, ты страхуешь двух остальных, пока я буду привязывать страховочные концы, свой и сахиба Клэру, к Лакре. И пожалуйста, объясните ему и остальным, чтобы они ползли к лестнице на четвереньках — вместе с грузом, прошу вас, — и двигались медленно. Скажи им, что опасности нет. Даже если лестница сорвется, что невозможно с новыми растяжками, мы с сахибом Клэру вас подстрахуем. Всё в порядке… Лакра первый…
Несколько секунд объятый ужасом шерпа не двигается, и я понимаю, что придется иметь дело с бунтом.
Но в конце концов после моей бурной жестикуляции и криков на непальском от Бабу Риты Лакра медленно ползет вперед, заползает на лестницу, пытаясь ставить колени на покрытые льдом ступеньки лестницы и по очереди перемещая руки в варежках. Это длится бесконечно, но наконец Лакра переползает на ту сторону, и Жан-Клод его отвязывает. Шерпа с отмороженными ногами хихикает и смеется, словно ребенок.
«Остались четверо», — устало думаю я. Но улыбаюсь и машу Ангу Чири, чтобы он опустился на колени и полз вперед, чтобы я привязал к нему обе веревки.
Еще через сто лет, когда все шерпы собрались на той стороне и образовали связку, чтобы идти дальше, я с трудом вытаскиваю изо льда три ледоруба и изо всех сил бросаю на ту сторону расселины. Же-Ка подбирает все три.
Меня страхует только Жан-Клод, но вторая веревка, которую он мне бросает, привязана к его ледорубу, который по-прежнему служит ледовым якорем. Я обвязываюсь свободным концом «волшебной веревки» и навязываю петлю Прусика для ног — на случай, если лестница уйдет у меня из-под ног. Для альпиниста гораздо лучше свалиться в расселину с узлом Прусика, который позволит самостоятельно подняться по веревке и выбраться наружу — навязывая маленькие петли, похожие на стремена, — чем ждать, когда один или несколько человек на другой стороне вытащат его с помощью грубой силы.
Переползая по лестнице, я делаю ошибку — смотрю вниз, в заснеженную сине-черную бездну. Пропасть под шаткой обледенелой наклонной лестницей выглядит в буквальном смысле бездонной. Наклон лестницы, когда на ней находишься, кажется еще круче. Я чувствую, как кровь приливает к голове.
Наконец я на той стороне, и заботливые руки помогают мне встать. Присоединяясь к общей связке, я оглядываюсь назад на паутину веревок и импровизированного моста из лестниц, который мы только что переползли, и смеюсь, как недавно смеялся Лакра Йишей, когда усталость смешивается с радостью просто от того, что ты жив.
День близится к вечеру, а идти еще далеко. Жан-Клод идет первым, а я становлюсь в связку третьим, вслед за Бабу
Наверно, мне никогда не понять, как Жан-Клод не сбивается с пути. Мы спускаемся ниже и снова оказываемся среди нависающих громад ледяных пирамид. Здесь меньше свежего снега и чаще попадаются бамбуковые вешки, похожие на быстрые и небрежные чернильные штрихи на белоснежном листе бумаги. Этим серым днем не видно границы между снегом и небом, и громадные пирамиды изо льда внезапно возникают впереди и с обеих сторон, словно закутанные в белые саваны призраки гигантов.
Затем мы добираемся до последнего препятствия между нами и вторым лагерем со свежей питьевой водой, теплым супом и настоящей едой — последней расселины меньше чем в полумиле от лагеря, расселины с широким и толстым снежным мостом и веревочными растяжками, чтобы пристегиваться и чувствовать себя в безопасности, когда идешь по мосту.
Обе растяжки на месте, только провисли под весом намерзшего льда. А вот снежный мост исчез, провалился в широкую расселину.
Мы с Жан-Клодом сверяем часы. Половина пятого вечера, даже больше. Минут через сорок пять ледник окажется в тени гребней Эвереста и начнет темнеть. Снег и температура продолжают падать. Во время подъема мы прошли примерно полмили в каждую сторону, прежде чем решили, что лучше переправиться через расселину по снежному мосту. Если мы снова попытаемся обойти препятствие, то бамбуковых вешек между засыпанными снегом трещинами во льду там уже не будет. Нужно ждать утра и — если Господь нас пожалеет — улучшения погоды.
Мы смотрим друг другу в глаза, и Жан-Клод громким голосом командует Бабу и Норбу:
— Груз сбрасываем там, в тридцати футах от расщелины. Палатку ставим здесь. — Он втыкает в снег свой ледоруб метрах в десяти от края ледяной пропасти.
Носильщики медлят, не в силах смириться с мыслью, что придется провести еще одну ночь на леднике.
— Быстро! Vite! Пока не стемнело и ветер снова не усилился. — Же-Ка с такой силой хлопает варежками, что эхо возвращается к нам ружейным выстрелом.
Громкий звук выводит шерпов из оцепенения, и мы принимаемся за работу: достаем оба пола палатки, ставим саму палатку и вбиваем как можно больше самодельных кольев и ледобуров для растяжек. Я понимаю, что, если ветер будет таким же сильным, как в две предыдущие ночи, шансы на то, что наша палатка — вместе с нами — уцелеет, крайне малы. Я могу представить «большую палатку Реджи» и нас шестерых, набившихся внутрь, пытающихся удержать палатку сквозь брезентовый пол, когда ураганный ветер несет нас, палатку и все остальное по льду, как хоккейную шайбу, пока мы не падаем в эту бездонную расселину.
Через час мы уже внутри, прижимаемся друг к другу, чтобы согреться. Мы не пытаемся что-нибудь съесть. Жажда настолько ужасна, что я не могу ее описать. Все шестеро кашляют тем высокогорным кашлем, который Же-Ка называл «лаем шакала». Когда мой друг второй раз повторяет эту фразу, я спрашиваю, слышал ли он, как лает настоящий шакал.
— Всю прошлую ночь, — отвечает он.
В эту ночь мы с Жан-Клодом отдали Ангу и Лакре наши пуховые спальники, а сами остались в пуховиках Финча и сшитых Реджи брюках, подбитых гусиным пухом, и натянули на себя тонкие одеяла. В качестве подушки я приспосабливаю ботинки и ветровку.