Мещане
Шрифт:
– Мы можем начать чтение, - сказала Татьяна Васильевна актрисе, а вместе с тем пододвинула ей свою драму, переписанную щегольским писарским почерком.
Чуйкина взяла рукопись, бегло и почти не глядя перелистовала ее и сказала:
– Всю драму я должна читать?
– Всю!.. Вы знаете, как я люблю ваше чтение, - произнесла Татьяна Васильевна заискивающим голосом.
– Драма "Смерть Ольги", - прочитала актриса заглавие.
– Нашей знаменитой Ольги, жены князя Игоря!
– поспешила ей объяснить Татьяна
– Я знаю!
– ответила актриса и соврала: ни о какой исторической Ольге она не слыхивала. Далее читала:
– "Ночь, крепостные ворота.
Привратник
Стой, кто идет?
Молодой оруженосец
Идут свои!
Привратник
Княгиня не велела никого впускать!
Оруженосец
Врешь, я более преданный слуга княгине, чем ты!
Между ними начинается борьба; оруженосец убивает привратника и проходит в крепость".
– Я не могу этого читать: тут все мужские роли!
– объявила актриса.
– Вы хоть сцену Ольги прочтите!
– почти простонала испугавшаяся Татьяна Васильевна и, развернув тетрадь, показала то явление, которое происходило между Ольгой и молодым оруженосцем.
Актриса снова начала читать:
– "Ольга (стоявшая на коленях перед божницей).
Вот так, как эти слезы, исходит из меня и жизнь моя!
Оруженосец
Княгиня, дайте мне упасть перед вами на колени и на ковре вашу слезу облобызать".
– Хорошо!
– отозвался Долгов.
– Прочитано отлично!
– заметил критик.
Старичок от восторга разводил только руками и утирал катящиеся из глаз его слезы.
– Теперь далее, далее!
– торопила свою исполнительницу Татьяна Васильевна.
– Далее я не могу читать: опять всё идут мужские роли, - отозвалась актриса.
– Отчего же не читать и за мужчин!
– заметил ей Офонькин.
– Оттого, что я не мужчина!
– ответила ему Чуйкина.
Офонькин слегка пожал плечами. Он знал, что возлюбленная его была недалека и капризна, но чтобы до такой степени простиралась ее глупость, не подозревал даже: не хотеть читать при таком обществе и при таких похвалах!..
– Но как же тут быть?
– спросила Татьяна Васильевна, почти в отчаянии взглядывая на мужа.
– Позвольте, я буду читать!
– воскликнул Долгов.
– Ах, пожалуйста!
– провопияла Татьяна Васильевна.
Долгов, взяв тетрадь, начал читать громко; но впечатление от его чтения было странное: он напирал только на те слова, где была буква "р": "Оружие, друзья, берите, поднимем весь народ!.. И в рьяный бой мы рьяно устремимся!" - кричал он на весь дом.
Женские же роли произносил каким-то тихо-сладким и неестественным голосом. Наконец, дочитав второй акт, почувствовал, что чтение его было очень неискусное, и, по своей откровенности, сам сознался в том: "Нет, я скверно читаю!"
Татьяна Васильевна грустно потупила глаза.
Бегушева
– Да вы дайте читать вашему прежнему учителю, - посоветовал он ей, показывая на старичка.
– Готов, готов!
– сказал тот.
Татьяна Васильевна, не меняя грустного выражения лица, пододвинула к нему свою тетрадь.
Старик зашамкал:
– "Терем князя. Вдали слышится пение: "Ах, подружки, отчего же нейдете вы в леса!.. Там грибов и ягод много!.. Наберите мне цветов душистых!.."
– Кузина, позвольте мне заметить, что эти стихи очень напоминают "Аскольдову могилу"{313}: "Ах, подруженьки, как грустно!.." - проговорил Бегушев.
– Напоминать хорошее всегда не мешает!
– ответила она ему резко и просила старичка продолжать.
Тот продолжал; но только вдруг на одном очень поэтическом, по мнению Татьяны Васильевны, монологе начал кашлять, чихать и в заключение до того докашлялся, что заставил дам покраснеть и потупиться, а мужчин усмехнуться, и вместе с ними сам добродушно рассмеялся.
– Стар, чувствую это!
– проговорил он.
– И мы тоже чувствуем!
– подхватил Бегушев.
– Кузен!
– прикрикнула на него, по обыкновению, Татьяна Васильевна.
– Позвольте мне читать!
– предложил себя граф Хвостиков.
Татьяна Васильевна разрешила ему.
Граф, вследствие разнообразных способностей, присущих ему, дочитал драму толково и ясно.
Татьяна Васильевна несколько мгновений поджидала услышать мнение своих слушателей; но все они молчали.
– Как же вам, господа, понравилась моя драма?
– спросила, наконец, она, поставив на карту свое авторское самолюбие.
– Драма превосходная!
– сказал Бегушев; но по выражению его лица ясно было видно, какого рода была эта похвала, так что Татьяна Васильевна даже заметила это.
– Неправду говорите, - я вам не верю, - отнеслась она к нему, махнув рукой.
– И по-моему, драма превосходная!
– подхватил старичок негромко, боясь еще раз раскашляться.
Долгов тщетно приискивал в голове своей, что бы такое сказать в одобрение драмы, но не находил того; конечно, тут был народ и старая Русь, но все это было как-то слабо связано.
– В драме есть единство, - заговорил критик, заламывая еще более назад свою голову.
– Единство времени, места и действия, - дообъяснил он.
Долгов, видимо, хотел было возразить ему, но его перебил старичок восклицанием своим:
– Тут все есть!
– Все!
– не опровергнул и граф Хвостиков.
Критик тоже против этого ничего не высказал.
В сущности, граф Хвостиков, встретившись накануне в театре с генералом, и посоветовал ему пригласить бывшего тоже там критика на чтение; сему же последнему шепнул, что это приглашают его в один очень аристократический дом.