Мессии, лжемессии и толпа
Шрифт:
Отношение к монархам Ленина и Сталина достаточно хорошо известно.
Есть основания полагать, что подобные взгляды порождаются рядом причин: монархи в отличие от красно-коричневых вождей чаще всего легитимны, во всяком случае в современном мире, и их легитимность — прямой упрек диктаторам, которые захватывают власть силой, обманом или шантажом. Не меньшее значение имеет убежденность тоталитарных главарей в том, что во главе государства и народа должен быть не тот, кому власть достанется по наследству, а тот, кто добьется ее в силу своих исключительных личных достоинств. В суде после «пивного путча» Гитлер утверждал: «Не нужно принуждать человека, призванного стать диктатором. Он сам жаждет этого. Никто не подталкивает его, он сам движется вперед. В этом нет ничего нескромного… Тот, кто чувствует, что
Естественно, среди королей и других венценосцев было немало полных ничтожеств.
Фромм очень тонко подметил одну чрезвычайно важную черту личности Гитлера: стремление постоянно уничтожать. А. Шпеер вспоминал, что еще до войны Гитлер с увлечением строил с ним архитектурные планы, но у Шпеера создалось смутное ощущение, что по-настоящему Гитлер не верил в их осуществление. При всем том, что Гитлер был хорошо информирован и инфантильно упорен, самонадеян и убежден в своей гениальности, он, по свидетельству современников (например, П. Шрамма), не был в состоянии адекватно оценить все стратегические и тактические факторы. Так, он по-настоящему не знал ни СССР, ни США, ни Великобритании, ни их союзников, не понимал их народы и те огромные экономические, политические, духовные и иные ресурсы, которыми все они располагали. Более того, совсем неясно представлял он себе и то, насколько долго и вообще способна ли Германия воевать со всем миром и захватить его. Он «просто» был снедаем сильнейшей, всепоглощающей страстью к разрушению и уничтожению, в том числе Германии и немцев. Его ненависть к жизни не имела пределов.
О том, что Гитлер бы демагогом, причем весьма талантливым, знали все. Но когда он говорил о любви к Германии и немцам, был вполне искренен, однако это имело место на сознательном уровне. Бессознательно же фюрер желал и ей, и ее жителям и всему миру разрушения и гибели. Он, хотя далеко не все ему удалось, мог быть все-таки доволен.
В отличие от него Сталин, хотя и уничтожал людей, чтобы насытить свои некрофильские потребности, тем не менее не желал гибели ни СССР, ни его народам, поскольку тогда ему не над кем было властвовать в абсолютном значении этого слова. А это представляло собой его всепоглощающее стремление.
Меньшая часть населения Германии и СССР не принимала участия в мифологизации Ленина, Сталина и Гитлера. Они были вне толпы, эмигрировали из этих стран либо были уничтожены или затаились и молчали. Кощунственно сопоставлять миф о Христе с мифами об этих выродках, тем не менее следует отметить заключенные во всех них учения о последней истине и, главное, о спасении.
Не говоря уже о ненависти Гитлера к евреям, цыганам и славянам, он также относился к марксистам и коммунистам. К протестантам он лучше относился, чем к католикам, поскольку те зависели от наднациональной власти. Интеллигенция рассматривалась им как вредный элемент, о них он говорил с сарказмом. Относительно аристократии и крупной буржуазии отзывался пренебрежительно, презирая их за материализм и приспособленчество, и знал, что они терпеть его не могут. «Хорошими» немцами были для него «настоящие» мужчины, умевшие воевать, герои войны, члены партизанских (прогерманских) отрядов, другие люди со «здоровой душой», те, кто трудился физически, — рабочие, мелкие служащие, солдаты, матери семейств. Они исполняли для него функции древнегреческого хора. Это была толпа.
Толпу обожали Ленин и Сталин, преследовавшие и уничтожавшие интеллигенцию, но всегда знавшие, что «простые» рабочие обязательно поддержат их. Вожди создали и поддерживали культ ненависти и презрения к интеллигенции, ко всем творческим людям. Недаром многотысячные толпы горячо поддерживали суды над «врагами народа» и еще многие партийные решения. Отрицание же интеллигенции с их стороны вполне понятно, поскольку она не критична и отрицает то, что, по мнению Ленина, Сталина и др., приносит один вред.
Глава 5. Субкультура лжемессий, охватывающая толпу
5.1. Особая культура лжемессий
Мы так часто говорим и слышим «исламская культура», «христианская культура» или «буддистская культура», но никогда или почти
Здесь вполне уместно поставить очень сложный вопрос о том, что вообще представляет собой религиозная культура: относится ли это к соответственно религиозной культуре и только либо к тому, что является ее логическим продолжением, — церкви, степени и формам проникновения религии и церкви в государство и общество, роли церкви в традициях и обычаях, морали, в принятии государственных решений, религиозной обрядности в повседневной жизни и т. д. Ведь религия — это совокупность мифологических (виртуальных) представлений о том, как была создана земля, вся природа, космос, вселенная, человек, по каким законам и как они управляются, каковы перспективы человека и природы, что ждет его в загробной жизни. К этому примыкает огромная часть религиозных обрядов (процедур), призванных укреплять религию и ее догмы в умах людей и подчинять им всю их жизнь. В религии всегда действуют сверхъестественные, чудесные силы, которые определяют весь видимый и невидимый мир и самого человека. В них надо безоговорочно верить, не ожидая доказательств, как в науке или в иных сферах деятельности, например в уголовном процессе или криминалистике.
Сама религия и сам религиозный миф являются частью культуры, в том числе первобытной. В мифе нас поражает, как верно заметил Э. Кассирер, его удивительное сходство с поэзией. Он приводит слова Ф. К. Прескотта, что древний миф есть та «масса», из которой постепенно выросла современная поэзия благодаря процессам, называемым эволюционистами дифференциацией и специализацией. Мысль мифотворца — прообраз поэтической мысли[74]. Тем не менее различия между мифом и искусством давно известны, как, впрочем, и сходства. Так, и для религии, и для искусства (эстетического мышления, эстетического созерцания и т. д.) абсолютно важно существование объекта. И тот и другое являются продуктом фантазии, но в мифическом всегда предполагается акт веры, без веры в реальное существование его объектов миф утратил бы свою основу, вообще исчез бы.
Кассирер утверждает, что мифологическое и научное мышление, каждое следуя своим путем, занято поисками одного и того же — реальности. Однако каждое из них представляет себе реальность строго по-своему. Первое ищет реальность, которая во всех без исключения случаях является только виртуальной и покоится исключительно на вере. Второе не признает веру доказательством, и для него нужны эмпирические факты. Разумеется, религия, наука и искусство исходят из того, что существует определенный порядок вещей, механизм приведения их в действие. В этом их общность.
Лжемессии тоже создают свою субкультуру, главным адресатом которой является толпа, а основным назначением — сохранение и укрепление власти вождя и всего созданного им государственного и политического режима. Лжемиссианское общество не допускало различий между политикой и повседневной жизнью большинства, политика не могла быть лишь одним из составных элементов жизни людей, политика, как и идеология, внедрялась в каждую мысль или поступок. Гитлер и Сталин, другие тоталитарные вожди намеревались создать такое органичное общество, в котором все стороны жизни были бы подчинены господствующей идеологии и культу личности. Никому не дозволялось стоять в стороне от целей, провозглашенных этой идеологией, жизнь человека была подчинена ей. Все люди и организации подлежали нацификации и большевизации (коммунизации), т. е. оказывались под контролем соответствующего режима.