Мессии, лжемессии и толпа
Шрифт:
В связи с этим напомним, что Гитлер был из среды мелкого чиновничества, Сталин — из крестьян (впоследствии его отец был сапожником и рабочим обувной фабрики), отец Муссолини был кузнецом, но у него даже была своя молотилка. Но все они могли быть аристократами или происходить из семей крупных предпринимателей, но это не помешало бы отнести их к людям толпы, если бы они были пропитаны ментальностью толпы.
Толпа, попав под влияние лидера, тем более харизматического, совсем не хочет свободы. Для нее перестают существовать компромиссы, а только формула «или — или». Тоталитарный лидер, который на протяжении своей жизни захочет указывать путь и принимать решения, появляется лишь там, где он находит благоприятную почву, иными словами, где толпа ждет его. Вопрос в том, к чему он должен апеллировать, обращаясь к толпе? Какие инстинкты он должен пробуждать, имея дело с ней? Какие для этого существуют шансы у него, толпы и общества? Толпа
Привязанность к тоталитарному лидеру в СССР, Китае, Италии и других таких же странах была столь же тесной и неразрывной, что и у новорожденных утят (по К. Лоренцу). Любые попытки порвать эту связь отнюдь не расценивались как возможность дать человеку свободу, а как покушение на страну, измену Родине, предательство и т. д. Если человек сам пытался разорвать такой «союз», он вполне мог уподобиться тому, кто рубит сук, на котором сидит.
Гитлер стремился воплотить в жизнь националистический империализм с помощью методов (в том числе и методов массовой организации), заимствованных у марксистов, писал В. Райх. Однако успехом своим эта массовая организация обязана и массам, а не только Гитлеру. Ибо укорениться его пропаганда могла только благодаря авторитарной структуре толпы, испытывающей страх перед свободой. Поэтому с социологической точки зрения своими достижениями Гитлер обязан и своей личности, и тому значению, которое придавали ему массы. Проблема, однако, значительно усложняется тем абсолютным презрением, с каким Гитлер относился к народным массам, с помощью которых он собирался реализовать свои империалистические стремления. Для доказательства этого утверждения нет нужды приводить множество примеров[97].
Разумеется, это не означает, что все немцы были слепо преданы Гитлеру, а все советские граждане — Сталину.
Райх отмечал, что в качестве партии, которая, подобно итальянскому фашизму, обязана своим первым успехом практической заинтересованности крупных землевладельцев, НСДАП должна была привлечь на свою сторону мелких и средних фермеров, создавая таким образом для себя социальную базу. Естественно, что в своей пропаганде НСДАП не могла открыто отстаивать интересы крупных землевладельцев и поэтому вынуждена была обращаться за поддержкой к мелким фермерам.
Райх имел все основания считать, что социальную базу гитлеризма составляли мелкие буржуа. По этому поводу он писал, что, прежде всего, следует отметить совпадение национальных и семейных связей в психологических структурах различных групп мелкой буржуазии. Эти связи приобретают особую силу благодаря процессу, который протекает параллельно такому совпадению и фактически возникает на его основе. С точки зрения масс, националистический фюрер персонифицирует нацию. Связь личности с таким фюрером устанавливается лишь в той мере, в какой он действительно олицетворяет нацию в соответствии с национальными чувствами масс. Поскольку фюрер знает, каким образом можно пробудить в массах эмоциональные семейные связи, он также олицетворяет и фигуру авторитарного отца. Он использует в своих целях все эмоциональные особенности, которые прежде приписывались строгой, но внушительной (в глазах ребенка) фигуре отца-защитника. В дискуссиях с горячими поборниками национал-социализма по поводу несостоятельности и противоречивости программы НСДАП много раз говорили, что Гитлер лучше их разбирается во всем — «он все устроит». В этом случае отчетливо проступает потребность ребенка в защите со стороны отца. В условиях социальной действительности потребность народных масс в защите позволяет диктатору «все устраивать». Такая позиция существенно затрудняет осуществление общественного самоуправления, т. е. разумной независимости и сотрудничества. Никакая подлинная демократия не может и не должна быть построена на основе такой позиции.
Более важной, однако, представляется роль идентификации массовых индивидов с «фюрером». Чем беспомощнее становится «массовый индивид» (благодаря своему воспитанию), чем отчетливее проступает его идентификация с фюрером, тем глубже детская потребность в защите прячется в чувстве его единства с фюрером. Эта склонность к идентификации составляет психологическую основу национального нарциссизма, т. е. уверенности отдельного человека в себе, которая ассоциируется с «величием нации». Мелкобуржуазный индивид ощущает себя в фюрере, в авторитарном государстве. Благодаря такой идентификации он бессознательно воспринимает себя защитником «национального наследия» и «нации». Это не позволяет ему презирать толпу и противопоставлять себя ей как индивидуума. Ужас его материального и сексуального положения настолько затмевается возвышающей идеей принадлежности к расе господ и существования выдающегося фюрера, что со временем он полностью утрачивает
Конечно, Райх был прав в том, что Гитлер опирался на мелкую буржуазию, но не только. Прослеживая историю германского нацизма, каждый раз убеждаешься в дьявольской способности фюрера приспосабливаться к различным социальным группам и становиться выразителей их интересов. Он мог выражать интересы не только их, но и всего немецкого общества, мнящего себя вершителем мировой истории, но по злой воле союзников после Первой мировой войны ввергнутого в унизительное положение и жаждущего реванша. В этих условиях каждый немец чувствовал себя патриотом и готов был подчиниться лидеру, который призывал к всегерманскому господству в мире, и был готов возглавить всегерманский же поход к этой сияющей вершине. Гитлер действительно стал отцом нации, но ему должна была помочь толпа — без нее он был беспомощен. А поэтому каждый истинный патриот был обязан встать под его знамена, тоже чувствуя себя значимой фигурой, создателем нового мира, но благодаря не только своей идентификации с фюрером, но и осознанию выполнения исключительно важной работы для истории, но под руководством этого совершено необычного человека.
Гитлер всегда ощущал свою особость, свою неспособность к человеческим отношениям, а отсюда затем и свою предназначенность к великим свершениям. Война была для Гитлера великим положительным моментом его формирования, «огромным впечатлением», «грандиозным», «столь счастливым», как сам он это сформулирует, безудержно приветствуя этот опыт, имевший для него, по существу, метафизический ранг.
Сам Гитлер скажет, что война его перевернула. Ибо, помимо всего иного, она придала ему, чувствительному молодому человеку, твердость и осознание его собственной ценности. Примечательно, что теперь он уже не боится показаться на глаза своим родственникам — отпуск в октябре 1917 и в сентябре 1918 г. он проводит у родных в Шпитале. Кроме того, на фронте он узнал пользу солидарности, получил какие-то навыки самодисциплины и, наконец, ту веру в судьбу, которой будет отмечен патетический иррационализм его поколения в целом. Мужество и хладнокровие, которые были проявлены им под самым жестоким огнем, создали ему у однополчан своего рода нимб; если Гитлер рядом, говорили они, «то ничего не случится». Кажется, эта уверенность произвела большое впечатление и на него самого; она явно укрепила в нем ту веру в свое особое призвание, которую он настойчиво сохранял в себе во все эти годы неудач[99].
Этот нимб впоследствии будет только укреплен.
У Сталина много общего с Гитлером. Как и фюрер, наш «любимый» вождь был эмоционально холоден и жесток, как и он, являл собой типичного садонекрофила и шел напролом, невзирая ни на какие нравственные препятствия. У Сталина, собственно, и не было никаких нравственных правил. Он был мастером интриги, и это мастерство было ему остро необходимо, поскольку конкурентов в борьбе за власть оказалось очень много, значительно больше, чем у Гитлера. По-видимому, был прав Р. Такер, что обращение отца Сталина с сыном, в особенности то, что он бил мальчика и бил при нем его мать, развило в Сталине с детских лет ощущение одиночества во враждебном мире и чувство глубокого страха. Со временем он стал замкнут, холоден, неразговорчив.
У Сталина была не совсем обычная способность как бы стоять над толпой, плыть над ней своим курсом. Это создавало ему ореол не только всезнающего человека, но еще и заботливого отца, которому вполне ведомо, куда он ведет. Человек толпы поэтому доверял ему и восторженно встречал, что подкреплялось всегдашним послушанием народа власти и в то же время страха перед ней. Не будем забывать о громогласности несмолкающей какофонии прославления этого человека.
Жизнь и деяния этих двух мерзавцев удивительно схожи, но вот смерти их были очень разные. Гитлер потерпел полное фиаско, и его особенно никто не оплакивал, если не считать группового самоубийства семьи Геббельсов. Сталин же умер как победитель и во всенародных слезах. Долгое время простой народ, толпа просто не знали, как жить без него и каким будет теперь окружающий мир. Он и сейчас победитель и вождь толпы.
Чем меньше человек, чем более узкие масштабы его личности, тем больше он нуждается в вожде. Очень важна роль в его идентификации массовых людей с ним. Чем беспомощнее массовый человек, тем глубже прячется эта потребность в чувстве единства с ним, склонность же к идентификации выступает психологической основой национального нарциссизма, т. е. уверенности в себе отдельного лица благодаря его ассоциации с правящим классом или нацией. Благодаря такой идентификации простой человек ощущает себя частью вождя, защищая свою религию, нацию или социальный слой, а следовательно, причисляет себя к расе господ. Со временем такой человек утрачивает сознание своей ничтожности и оправдывает свои действия преданностью вождю и делу, которому он служит.