Мессии, лжемессии и толпа
Шрифт:
Маори стали в длинный ряд по четыре человека. Танец, называемый «хака», должен внушить страх и ужас каждому, кто видел его впервые. Все племя, мужчины и женщины, свободные и рабы, стояли вперемешку, независимо от занимаемого ими положения. Мужчины были совершенно нагие, если не считать патронташей, опоясывающих их. Все были вооружены ружьями и штыками, прикрепленными к концам копий и к палкам. Молодые женщины с обнаженной грудью, включая жен вождя, также принимали участие в танце.
Такт пения, сопровождавшего танец, выдерживался весьма строго. Подвижность этих людей была поразительна. Вдруг все они высоко подпрыгивали, отрываясь от земли одновременно, как будто ими двигала одна воля. В тот же миг они взмахивали своим оружием и изображали на лице гримасу. Со своими длинными волосами, которые у них обычны как для мужчин, так и для женщин, они были подобны войску горгон. Опускаясь, все издавали громкий стук о землю ногами одновременно. Этот прыжок в воздух повторялся часто и во
Черты их были искажены так, как только возможно для мускулов человеческого лица, и всякую новую гримасу в точности повторяли все участники. Стоило одному сурово, как будто винтом, стянуть лицо, все тотчас ему подражали. Они так вращали глазами, что порой виден был только белок, и казалось, что в следующий миг они выскочат из орбит. Все одновременно высовывали длинные-предлинные языки, как этого никогда бы не смог сделать ни один европеец; для этого нужно долго, чуть ли не с детства, упражняться. Их лица представляли зрелище ужасающее, и облегчением было отвести от них взгляд. Каждая часть их тела жила отдельной жизнью. Шум их пения был оглушителен, в танце участвовало 350 человек. Можно себе представить, какое воздействие производил этот танец в военные времена, как он возбуждал храбрость и как усиливал враждебность сторон друг к другу.
Как мы видим, и дикари, эти социальные ископаемые, и нынешние тоталитарные ископаемые, чтобы устрашить других, ведут себя одинаково — показывают свои последние технические достижения: первые — штык, прикрепленный к палке, вторые — ракеты дальнего действия и суперсовременные танки, первые стремятся воздействовать с помощью «страшных» гримас и криков, воинственных плясок, вторые — ритуала, дисциплины, воинской выправки, но смысл поведения тех и других абсолютно один и тот же. Кроме устрашения демонстрацией оружия, главари современных орд охотно прибегают к неприкрытым угрозам, точно так же, как это делали и делают дикари, испуская воинственные крики. Так, провинциальный фанфарон Муссолини, чтобы запугать западные страны, в начале 1930-х бахвалился, что Италия превращена в огромный военный лагерь, в котором «миллионы людей готовятся к решающей битве. Слышится глухой шум, напоминающий шаги колоссального легиона на марше. Этот бесчисленный легион — фашистская Италия… Никто не в силах ее остановить. Никто не остановит». Муссолини пророчествовал: «Со спокойной совестью я говорю вам, о несметные толпы людей, что XX век будет веком фашизма. Он будет веком итальянской мощи: это будет век, когда Италия в третий раз станет руководителем цивилизованного мира». В те годы толпа в националистическом угаре поддерживала своего дуче; он называл ее «моя толпа» и был абсолютно прав.
С древнейших времен значительную массу людей собирали под открытым небом. До появления радио возможности воздействия на нее ограничивались силой голоса говорящего, но последние технические достижения позволили выступать перед многотысячными толпами и соответственно усилить эффективность воздействия на них. Гитлер, как известно, бредил грандиозными проектами строительства огромных площадей и стадионов, широчайших улиц именно для этих целей, нисколько не сомневаясь в том, что любая масса будет ему послушна. Но он ее презирал и видел в ней подвластную себе толпу, и больше ничего. Ни один человек из нее не представлял для него никакой ценности, и именно поэтому в его строительных планах не было места жилым кварталам и зеленым насаждениям.
Весьма показателен тот факт, что Гитлер собирался построить в Берлине Триумфальную арку, которая должна была более чем в два раза превышать Триумфальную арку в Париже. На своей арке он намеревался высечь имена 1,8 млн немцев, погибших в Первой мировой войне. По этому поводу Канетти тонко отмечает: вряд ли кто-нибудь прочитал бы такое множество имен, что останется у людей, так это их число, а это огромное число — придаток к его имени. Ощущение массы мертвецов для Гитлера — решающее. Это и есть его истинная масса. Без этого ощущения его не понять, не понять ни его начала, ни его власти, ни того, что он с этой властью предпринял, ни к чему его предприятия вели. Его одержимость, проявлявшая себя с жуткой активностью, и есть эти мертвецы, пишет Канетти в статье «Гитлер по Шпееру». Я думаю, что упомянутая активность есть яркое проявление его глубоко некрофильской натуры.
Сами немцы нужны были Гитлеру постольку, поскольку они могли побеждать, и в этом тоже заключается поражение толпы. В качестве побежденных они не представляли для него никакой ценности и обрекались им на гибель. Примерно так же относился к народу Сталин. Его страсть уничтожить и унизить как можно больше людей можно усматривать не только как строительство пьедестала для собственного величия, но и как обретение покоя на грудах мертвецов.
Неистовое стремление к войне немецкого и советского фюреров, т. е. к уничтожению, к горам трупов, следует оценивать также и в плане их отношения к людской массе. Огромные армии тоталитарных государств — это тоже массы, причем наиболее послушные, управление ими, возможность значительную часть этой массы по своему желанию сделать мертвецами доставляли некрофилам Гитлеру и Сталину
Есть все основания рассматривать войну, столь свойственную тоталитаризму, как способ принесения людей в жертву богам, причем как в ходе самих военных действий, так и после них», когда уничтожаются пленные и мирное население. Так поступали немецкие фашисты в отношении советских военнопленных и населения завоеванных земель. Так поступали древние ацтеки, одна из главных целей многочисленных войн которых заключалась в захвате пленных в целях их последующего принесения в жертву богам. Чешский исследователь М. Стингл отмечает, что столь жестокую цель войны надо воспринимать в общем контексте ацтекского мышления, ацтекских религиозных представлений. Своей судьбе пленный не сопротивлялся и из плена никогда не убегал. Из кодексов и рассказов первых хронистов известен ряд случаев, когда пленный, по какой-либо причине не принесенный в жертву, сам домогался осуществления предначертанного ему удела.
У ацтеков принесение человеческих жертв было столь актуальной потребностью, что к жертвенному камню приводились даже побежденные в боевых соревнованиях «команды» двух дружественных городов. Когда испанцы из экспедиции Кортеса вошли в главный храм Теночтитлана, они насчитали там, по их рассказам, 130 тыс. человеческих черепов. Все эти люди были принесены в жертву лишь за несколько лет, предшествовавших появлению испанцев.
Тоталитарное государство называется так не только потому, что пытается охватить все стороны жизни общества и все области бытия личности, но и потому, что вырабатывает нормы и ориентации, принудительно обязательные для всех. Эти коллективные представления нацелены на формирование коллективного человека, человека толпы, что необходимо тираническому режиму и рационально для него, поскольку позволяет гибко и твердо управлять обществом. Люди как бы сами по себе, внешне лишь изредка следуя прямым указаниям высших властей, тем не менее все время выполняют их волю. На самом деле автоматическое поведение длительное время формируется путем воспитания, постоянной идеологической и психологической обработкой, обучением и «просвещением», а также силой, в том числе самой грубой и примитивной, кровавыми репрессиями, внушающими ужас. Силовое принуждение в большинстве своем приводит к покорности и полному послушанию. На определенном этапе коллективное подавляет индивидуальное, и советский, например, человек был именно коллективным человеком, что не могло не отразиться в литературе, искусстве, идеологических штампах и, самое главное, в его поведении.
Однако это отнюдь не изобретение большевиков и фашистов, несмотря на всю их чванливую уверенность, что лишь только они и открыли свой новый мир. Оно уже было, было давно, в глубокой древности, что еще раз дает мне основание считать тоталитаризм возвратом к примитиву и правлению коллективной Тени.
Л. Леви-Брюль исходил и того, что сознание первобытного человека целиком во власти коллективных идей и коллективных представлений. Они вырабатываются не отдельной личностью, а обществом, и отдельная личность получает их в готовом уже виде. Коллективные представления отличаются чрезвычайной императивностью, обладают почти принудительной силой и воспринимаются автоматически каждым лицом, так как они навязываются ему с раннего детства и, почти не поддаваясь действию критики, в неизменном виде передаются из поколения в поколение. Коллективные представления получают свое выражение в верованиях, обычаях и языке. Они целиком господствуют над сознанием первобытного человека, он мыслит, по мнению Л. Леви-Брюля, иначе, чем мы, поскольку его мышление целиком во власти коллективных представлений. Наши же представления настолько дифференцированы, что позволяют нам совершать сложные операции отвлечения, обобщения и логической классификации. Наше мышление — концептуальное, строящееся на понятиях, предполагающих развитую способность отвлечения и обобщения. Мы никогда не смешиваем представления объекта с вызванными им переживаниями и порожденными им двигательными реакциями. В коллективном же представлении первобытного человека все эти три элемента слиты.
Опираются на толпу не только властители, особенно тоталитарные лжемессии. Это делает и церковь, исходящая из того, что каждая душа принадлежит ей. В регионах господства той или иной религии, особенно мировой, все обстоит более или менее спокойно, и по большей части они не боятся конкурентов. Сами церкви и их здания уже давно приспособлены к определенной массе верующих, т. е. к тому, что в этих зданиях могут уместиться все желающие. Но и в мировых религиях есть свои трудности. Прежде всего, в рамках таких религий возникают различного рода секты, которых церковь страшится и неистово преследует. Все это рождает недоверие к толпе и желание как можно сильнее привязать ее к себе. Поэтому верующих так охотно сравнивают с овцами.