Месть фортуны. Фартовая любовь
Шрифт:
— Твою Тоську по всему пределу шмонают. Все штольни на уши поставили. Просят явиться в органы для засвидетельствования прав наследования на квартиру, вклады и имущество. Про то уже по радио ботали. Ведь того мужика, хахаля ее мачехи, посадили за убийство. На дальняк увезли, на самую Колыму. Тоська— в честнягах осталась. Шакал велел трехнуть ей про это!
— Еще чего? А как малина?! — рассвирепела Капка, разозлилась на пахана. И не дослушав стремача, выскочила из дома, увидела Тоську.
Та сидела в кресле, за чайным
— Слиняешь, как падла? — спросила девчонку, подойдя совсем близко.
— Останься мне сестрой! Ведь без тебя я не дожила бы до этого дня! Не полюбила бы. И ничего бы не имела, — сделала шаг к Задрыге, попросив тихо:
— Не сердись, Капля!
— Ты любишь его? — спросила Задрыга.
— Да. Но что толку? Он женат. У него есть дочь.
— Откуда знаешь?
— Сивуч сказал. Ему все про всех известно. А и к чему темнить? Не повезло нам с тобой. Купе оказалось занятым, — улыбнулась грустно и пожаловалась впервые:
— Я бы и не ушла. Но Лангуст мне сказал, что дальше от тебя скрывать нельзя. Я не гожусь для фарта, кричу по ночам и все рассказываю. Он за мной все время следил. Слушал. И Сивуч подтвердил. Так что все к лучшему. Не засыплю я малину, не засвечу никого, как боялись старики.
— Ты вякаешь по ночам? А Лангуст мне трехал, что это Данилка. И это скоро у него пройдет. Значит, клепал на него плесень? — качала головой Капка. И, подумав немного, сказала:
— Линяй, Тоська! Только шустрей! Выходит, увидела тебя Фортуна, но не в моей малине.
Они вместе вошли в дом. Стремач, не закрывая рта, рассказывал, как взял пахан налог с городской шпаны, как снова тряхнула порт малина.
Выпив и вовсе развязал язык. Поделился, каких шикарных шмар клеют законники Черной совы. Особо восторгался шмарой Короля — жгучей брюнеткой с синими глазами.
— У ней корма, как паровозный тендер! На ней всю малину возить можно запросто. Клянусь волей! Я б за такую жопу не только весь положняк до копейки, всю волю бы отдал! Ну и баба! Конь с яйцами! — А какая лихая на водяру! Я офонарел! Шары чуть не вылетели! Всякое видал! Но чтобы баба водяру в миску вылила, накрошила туда хлеб и хавала как тюрю, такое впервой! Да ладно б на том завязала! Еще и луку туда наперла!
У Капки дыхание свело.
— Когда мне ехать? Я уже собралась! — услышала за спиной голос Тоськи.
— Линяй! Сейчас сваливай! — бросила через плечо не оглядываясь. И, услышав, как тихо закрылась за девчонкой дверь, вышла во двор, чтобы никто из пацанов не увидел, как плачет законница.
Капка подошла к чайному столику и не поверила глазам. Громадный букет лесных ландышей стоял в банке. Кто их нарвал? Кто принес? Увидела записку, торчавшую из цветов. Взяла ее, развернула:
— Тося! Я люблю тебя! Олег… — прочла Капка короткое запоздалое признание и обрадовалась, что не только ей не повезло в
— Ты хоть бы при Задрыге про Короля не трепался! — услышала Капка голос Лангуста через форточку.
— Щадить ее пахан не велел. Да и чего там прятать? Медвежатник наш, едва Капка за порог, вмиг по блядям. Как и все кенты… Он закон держит, — рассмеялся тихо.
— А насчет рыбака шухеру в пределе не было, не дыбали лягавые его? — спросил Лангуст стремача.
— Шмонали долго! Но не пронюхали! Хату опечатали. Закрыли. Теперь в ней никого нет. Трясли Борьку в лягашке про близнецов. Тот на пирожках попух. Вякнул, что смылись пацаны на поезде, еще зимой. По деревням побираться подались. — С тех пор в город не вернулись. Может, насмерть замерзли где-нибудь. Такое уже бывало с подземными пацанами. Ну, а если живы, по теплу воротятся.
— А лягавые что в ответ?
— Велели, чтоб возникли в ментовку?
— Нет! Сами рисуются. Узнают всякий раз. Без понту сваливают.
— Данилку посеяли?
— Не трясли за него никого. А вот нашу малину секут всюду. Уже сколько хаз сменили! Пасут менты и чекисты. Последние даже к подземке клеились, чтобы про нас пронюхать. Но не обломилось им, не высветила «зелень». Не мылятся подземные к ментам, не кентуются с городскими. Хотя чекисты сколько «уток» подбрасывали. Не клюнули. Пронесло.
— Трудно стало фартовать! — вздохнул стремач.
— А когда легко было? — удивился Сивуч.
— Мне пахан велел вам башли передать. И Задрыге долю! За Короля! От него ей записку привез! И забыл! Надо ж! Вовсе тыква трухлявой стала! — сетовал стремач.
Капка ждала, когда он ее вытащит, подошла к Сивучу, спросила осторожно:
— Ботни, это верняк, что Олег, ну этот хмырь, ботаник — женатый? Или ты Тоське туфту подпустил?
— Стемнил. Чтоб выкинула его из души. И ты за ним не стремачи! Дерьмо он! Нутром чую! Неспроста тут кружит. Поверь!
— Я их целый месяц пасла. Обоих. Все видела и слышала. Ничего сомнительного. Мы их не интересуем! Он даже записку Тоське оставил, про любовь. Опоздал малость.
— Это на твое счастье. Тоська ночами ботает, когда кемарит. Он о ней, и о нас сразу все выведал бы.
— Думаешь, он мент? Подсадка?
— У ментов на это кентеля не хватит. Бери выше!
— Чекист?
— Теперь в очко попала! Коль не могут Черную сову накрыть сами, хотят через вас на нее выйти. И припутать всех…
— Темнишь, дед! Я его сколько закадрить хотела! Не обломился! Если все, как ты трехаешь было, он ко мне стал бы клеиться, а не к Тоське! Она кто для малины? Что может вякнуть «зелень»? — не поверила Капка. И спохватившись, закрыла форточку.
— Тоська не ты. Это любому видно. Она пусть и немного знала о Черной сове, но имела ход в хазу к пахану, и, главное, могла знать про музейную рыжуху. Она им дозарезу нужна. Ради нее эта афера!