Месть Крестного отца
Шрифт:
Джонни принялся представлять Лизу.
— Мы уже познакомились, — расплылся в улыбке Дэнни, — пока вас ждали. У вас прекрасная дочь, Джо-о-он. — Лиза пожала плечами от смущения. — Как поживают остальные дочурки?
— В районе, где я вырос, люди говорят, «хорошо, как хлеб».
— Хорошо, как хлеб? Никогда не слышал.
— Ничто не сравнится с итальянским хлебом.
— Истинно так! — поддержал Ши.
Он играл на несуществующую публику. Когда-то они с Джонни были друзьями. После выборов — в которых немалую роль сыграл и Фонтейн — семья Ши охладела к нему. Единственной
— А как Джинни и детишки? — спросил Фонтейн.
— Великолепно. Это агент Стивен Бьянки из ФБР.
— Я большой поклонник господина Фонтейна, — сказала Бьянки. — У нас с женой все ваши пластинки.
Джонни записывался почти тридцать лет. Ни у кого не было полной коллекции. Если бы те, кто хвастал об этом, действительно купили все пластинки, у Фонтейна было б столько денег, что Поль Гетти подносил бы ему туалетную бумагу, а король Фарук подтирал задницу.
— Ценю. — Джонни обнял Лизу за плечи. — Благодаря таким поклонникам мои дети сыты.
Дэнни Ши и агент Бьянки расхохотались громче, чем подобало.
Фонтейн как-то читал о Бьянки в газетах: он был помощником начальника ФБР в одном из штатов; кроме него, ни один американский итальянец не дорос до столь высокого положения в Бюро. Джонни удивился такому достижению.
— Мило с вашей стороны принять участие в параде, господин генеральный прокурор, — сказал Джонни. — Неужели в вас течет итальянская кровь?
— Я не мог пропустить такое событие, — торжественно заявил Дэнни Ши. — Это редкая возможность воздать почести трудолюбивому итальянскому народу.
— Камеры снаружи, Дэн, — прервал его Фонтейн. Лиза рассмеялась, в глазах Ши сверкнула злость.
— Думаю, пора начинать, — сказал Ши, хотя никто не давал сигнала. Он направился в начало процессии, к самым высокопоставленным персонам, которые уже появились в толпе. — Долг зовет. Если когда-нибудь понадобится моя помощь, Джо-о-он, дай мне знать, ладно?
— Спасибо. Непременно.
Надо отдать должное Дэнни Ши: это единственный политик, который не избегал Фонтейна. В параде участвовало много желающих занять должность мэра или губернатора на следующих выборах. Членов городского совета собралось больше, чем слабительных таблеток в баночке «Картере пиле», но кто из них зашел поздороваться с Джонни Фонтейном? Никто. И слава богу. У Джонни появилась возможность поговорить со старыми друзьями и выслушать комплименты в адрес Лизы от «непорочной девы» — престарелой учительницы музыки, которая всегда говорила, что Джонни добьется успеха. Снова и снова доброжелатели повторяли, как опечалены протестами; Фонтейн неустанно благодарил их и уверял, будто его это ничуть не беспокоит:
Наконец пришли организаторы. Джонни перекинул через плечо ленту, белую с красными и зелеными буквами.
— Если не хочешь брать меня с собой, — шепнула Лиза и расправила ленту, — я не обижусь.
— Ну что, пошли?
Главный организатор сообщил журналистам, что господин Фонтейн даст короткую пресс-конференцию по окончании парада. После пары громких возражений репортеры разошлись.
Джонни с Лизой заняли место за труппой клоунов на сицилийских тележках и оркестром из иезуитской школы.
Оркестр заиграл марш «Звезды и полосы навсегда».
— Вот это да, я не знала, что Джон Филип Сузу был итальянцем, [14] — сказала Лиза.
— У тебя в сумочке есть аспирин?
Она дала ему пузырек, и отец проглотил четыре таблетки, не запивая. Кивнул в сторону оркестра и потряс пузырьком:
— Не возражаешь, если я оставлю у себя?
Появилась охрана: полдюжины полицейских — двое в форме и четверо в штатском. Все оказались поклонниками. Джонни спросил, отчего такая усиленная защита, но его уверили, что так бывает всегда.
14
Композитор, написавший известный марш «Звезды и полосы навсегда».
— Всех шишек положено сопровождать, — проговорил самый молодой офицер.
Лиза улыбнулась от смущения.
При повороте на Пятую авеню fox встретили несколько людей с транспарантами, написанными от руки одним и тем же почерком. Лозунги были антиитальянские. Джонни проигнорировал их. Кумир с миллионами поклонников умеет не замечать ненависть горстки сосунков.
Вдоль Пятой авеню по-другую сторону деревянных ограждений появились журналисты и начали выкрикивать вопросы. Полицейские спокойно стояли в оцеплении. Сопровождение невозмутимо шагало рядом.
Фонтейн шепнул Лизе:
— Улыбайся и маши рукой, — и подал пример, изобразив широкую улыбку.
Громкая игра оркестра, зарядившего бесконечный марш, заглушала гадостные выкрики.
В углу Джонни Фонтейна собралась толпа. Поклонники визжали так, как в те времена, когда он был идолом подростков. Раздавались возгласы «Италия! Италия! Италия!» вперемешку с его именем. Пару раз журналисты спотыкались из-за подножек. Демонстрантов-одиночек поглотили огромные массы народа, море развевающихся итальянских флагов и плакатов «Мы любим тебя, Джонни» и «Фонтейна в президенты».
— Моя дочь! — временами выкрикивал он, показывая на Лизу. Девушка краснела, но ей нравилось.
Сицилийские клоуны устроили спектакль, который со стороны Фонтейна было сложно рассмотреть. Они поднимали настроение толпе.
— Помнишь то место? — За углом возник магазин «Шварц».
— Каждая девочка его помнит, — сказала Лиза. — Каждый ребенок.
— Видишь, может, я и не возил тебя в Лас-Вегас, зато здесь мы были.
— Да.
— А куклу помнишь, что я тебе купил? От мадам Александры.