Месть обреченного
Шрифт:
Не скрою – я тоже не мог удержать слезы, которые хлынули бурно и стремительно, как вешние воды, прорвавшие плотину…
За всю ночь мы не сказали друг другу ни слова. И не уснули ни на миг.
Мы любили друг друга, мы безумствовали так, словно эта ночь была последней в нашей жизни.
А когда забрезжил рассвет и первые петухи разбудили сонную тишь окраины, мы, не сговариваясь, встали, вышли во двор и, тесно прильнув друг к другу, просидели на завалинке до самого восхода, попрежнему молча, переполненные счастьем до краев…
Опер
Дело
Потеющий, словно он находился не в зале областного суда, а в сауне, прокурор не обвинял, а мямлил нечто жалкое и постыдное. Был он невзрачен, хлипок в кости и носил большие роговые очки, в которых походил на старого ощипанного сыча.
Когда адвокат подсудимых, наглый, самоуверенный хмырь в серой тройке, резко и безапелляционно отвергал даже очевидное, прокурор нервно листал подшивки с документами, что-то пришептывал при этом, а затем, сняв очки, недоуменно пожимал плечами и в который раз с обреченным видом говорил: "Да-с, здесь, пожалуй… кхм… не совсем ясно. Недоработка следствия…"
– Какого черта! – кипел рядом Слава Баранкин. – Он что, сбрендил?! Какие недоработки, Серега? Там железный фактаж, комар носа не подточит. – Помолчи…
Я уже перегорел, и весь этот фарс с судом мне был до лампочки. – Не прикидывайся недалеким, Слава. – Что ты хочешь этим сказать? – За все заплачено, дружище. Нас в очередной раз умыли. Пора бы уже и привыкнуть.
– А эта… бельдюга хитровыдерганная – она-то что?! – не унимался Баранкин, кивая на судью, женщину в годах с оранжево-фиолетовой "химкой" на голове. – Если уж дело, как трындит адвокат, шито белыми нитками, тогда почему она не вернула его на доследование? Или опыта не хватает?
– Чего-чего, а опыта ей не занимать.
– Тогда в чем дело?
– По-моему, семейная жизнь напрочь перепахала твои мозги. Вы оторвались от нынешних реалий, товарищ старший лейтенант. А напрасно. Это чревато.
– При чем здесь моя семейная жизнь? – возмутился Баранкин. – Это я так, к слову… – Что значит – к слову? – не унимался разозлившийся Баранкин. – Не кипятись… – Ну, знаешь ли!..
– Ладно, объясню. Видишь ли, Слава, у судьи двое детей, муж-инвалид, внуки, зарплата копеечная… – Ну и что? – перебил меня Баранкин. – Все мы так живем. – Кстати, ей даже пистолет не положен по штату… – На кой хрен такой грымзе пистолет? От нее в темном переулке будут шарахаться и без оружия. – Поди скажи ей об этом лично… – Я нехотя ухмыльнулся. – И сказал бы! Она комплиментов никак не заслуживает.
– Старость, Слава, – это больше состояние души, нежели тела. Скажем так – до определенного возрастного порога. – Ты это к чему? – Баранкин смотрел на меня с подозрением, ожидая подвоха.
– А все к тому же. Она столько насмотрелась за свою судейскую жизнь всякого дерьма, что просто сожгла себе душу.
– Ладно, пусть так. Но каким боком можно приставить ее несчастную загубленную душу к этому процессу?
– Представь себе весы: на одной чаше – благополучие семьи, даже не материальное, а больше физического плана, заключающееся в элементарном для любого человека инстинкте самосохранения, а на другой – неумолимый долг перед законом. Представил? – Представил, – буркнул Славка. – А теперь посмотри в зал. – Смотрю… – опять недовольно пробубнил Баранкин. – Видишь вон ту
– Конечно, видишь. Я в этом не сомневался. Как ты думаешь, сколько судья получила телефонных звонков с намеками, некими предложениями и даже угрозами? – Немало, – неохотно ответил Славка.
– То-то. И она точно знает, что в данном случае это не просто треп. Так в какую сторону склонится стрелка весов Фемиды?
Баранкин встрепенулся и со злостью сказал:
– Волков бояться – в лес не ходить. На кой ляд тогда она нацепила на плечи судейскую мантию? Пусть уступит место другим.
– Легко сказать… Ей до пенсии остался год, а возможно, и меньше. Куда она пойдет? В уборщицы? – В адвокаты. Вон как тот сукин сын. Баранкин пожирал глазами защитника подсудимых. – У него денег – куры не клюют, – сказал он не без зависти.
– В адвокатуре таких море и маленький океан. Не протолпишься, ноги отдавят. А ей уже за пятьдесят. – Будет сидеть дома на средствах, накопленных за годы судейства. – Ты считаешь, что у нас судьи – сплошь взяточники? – Я готов подписаться под твоим мнением, – ехидно сказал Славка. – Точно?
– Слушай, Серега, ты достал меня с этой крашеной выдрой! Какое мне дело до ее личной жизни?
– Так вот, дружище, я уверен, что среди судей, как и среди ментов, есть люди и толковые, и порядочные. – Открыл Америку… – криво ухмыльнулся Баранкин. – Скорее, убеждаю сам себя. Это если честно. – Вот, вот… И я об этом. – Но мы-то с тобой взяток не берем? – Нет. Нам просто не дают.
– Шутки шутками, а правда такова, что не все в нашей системе продажные. И я готов свое мнение отстаивать где угодно и перед кем угодно. – Идеалист… – Согласен. Таким уж я уродился. – А! – Славка махнул рукой. Мы умолкли. Разбирательство шло своим чредом и приближалось к бесславному финалу. – Хреново. Все хреново… – после минутного раздумья изрек Баранкин. И надулся, как сыч..
– Еще как хреново, Слава… Ведь именно мы с тобой брали этих четверых, мы с тобой целых полтора года шли по следу, считая трупы, которые они оставляли. Три заказных убийства, из них два доказаны почти на сто процентов. – И все коту под хвост, – вклинился в мою речь Баранкин.
– Верно. Все наши усилия оказались напрасными. В прежние времена только за хранение нарезного оружия они схлопотали бы пятак. А мы выгребли из их убежища целый арсенал. – Мудаки мы с тобой, Серега…
Бледный от злости Баранкин кровожадно смотрел вслед бандитам, освобожденным из-под стражи в зале суда.
– Нужно было грохнуть их прямо там, на хазе, и дело с концом, – сказал он с ненавистью. – Вооруженное сопротивление при аресте. Собственно, так оно и было на самом деле. И пусть потом попробовал бы кто-нибудь кинуть камень в наш огород.
– Это точно… Но, знаешь ли, мне почему-то совсем не хочется быть палачом. Даже таких подонков. Ты сейчас говоришь – нужно было грохнуть… – Да, нужно было!
– Тогда почему не нажал на спусковой крючок, когда на тебя шли с ножом? А момент был очень серьезный. Молчишь? То-то… Я пытался казаться спокойным, но внутри у меня все кипело.
– К сожалению, мы сильны задним умом, – сказал я больше себе, нежели Баранкину. – И что совсем уж плохо – страдаем от чрезмерного человеколюбия. – Да уж… – проворчал Славка. – Увы, нас так воспитали…