Месть обреченного
Шрифт:
Я не попал в ВУЗ только по причине своей легкомысленности. Мне почему-то думалось, что готовиться к вступительным экзаменам в институт можно и на пляже.
Как оказалось, я ошибался…
У Жоржа была иная история. Его бабка решила, что он обязательно должен пойти по ее стопам и стать врачом.
Но у юного Сандульского явно преобладали гены его прадеда. Он мечтал поступить в торговый институт.
Пока Жорж препирался с властной бабкой на сей предмет, поезд, как говорится, ушел, оставив на перроне несостоявшееся светило
В Афгане он тоже побывал, но совсем в ином качестве, нежели я. Жорж прилетал туда на несколько дней со штабным начальством из Москвы.
Каким-то хитрым образом Сандульский сумел устроиться то ли шифровальщиком, то ли еще каким-то ценным армейским кадром, которому путь на передовую заказан. Но медальку за Афган он все-таки ухитрился получить.
Наверное, в этом вопросе Жорж поскромничал. Со своими связями он мог бы претендовать и на большее.
Я знавал одного проходимца, который не нюхал не только пороха, но и солдатских портянок. И тем не менее он сумел отхватить серьезный орден за свои "подвиги" в Афганистане и три медали.
В настоящее время этот сукин сын отирается в обществе воинов-интернационалистов, притом на главных ролях, и время от времени рвет на груди тельняшку, рассказывая доверчивым телезрителям о том, как он сражался против душманов. – У нас, между прочим, сейчас обед, – сказад Сандульский с явным подтекстом. – Не похоже. Я окинул взглядом пустой зал.
– Спецобслуживание, – самодовольно ухмыльнулся Жорж. – Иностранная делегация. Прибудет с минуты на минуту. – Понятно… Я поднялся.
– С нашим кувшинным рылом да в калашный ряд… Покеда.
Я сделал вид, что собираюсь уходить.
– Э-э, старик! Постой. Ты что, обиделся?
– С какой стати? Нынче на милицию не брешет разве что бродячий пес из подворотни. – Ну зачем же так…
Сандульский покраснел от волнения и заискивающе заглянул мне в глаза.
– Ты ведь зашел перекусить? Так в чем вопрос – идем со мной, у меня есть прелестный уголок подальше от нескромных взглядов.
И я пошел.
Я понял, что Жорж здорово испугался…
Как ни неприятно иметь дело с ментами, особенно торговому люду, но еще хуже попасть к ним в немилость. Эту истину Сандульский усвоил крепко.
А я пошел с ним потому, что хотел пусть на несколько часов выбросить из головы не только все еще свежие сцены из зала суда, но и весь тот хлам, который накопился за последний год работы над "мокрыми" делами.
Я был по горло сыт и "демократией", и "новым мышлением", и нашим "народным капитализмом", расплодившим такую пропасть бандитов и жулья всех мастей и расцветок, что впору сесть где-нибудь на вершине горы и завыть на луну.
Уж кто-кто, а я знал, что среди ментов немало настоящих профессионалов, готовых за державу горло перегрызть
Да и кто ее даст? Те, что сидят в мягких начальственных креслах? Как бы не так. В этом случае многие из них пошли бы по этапу.
А кто себе враг?
Я медленно наливался под завязку весьма недурным армянским коньяком, как я понял, из старых запасов Сандульского. Я пил, но почему-то не пьянел, а тупел.
Есть мне не хотелось, и я больше налегал на дольки лимона в сахаре и маслины.
Помещение, куда привел меня Жорж, оказалось небольшим банкетным залом, отделанным карельской березой.
Под потолком висела чешская люстра, и в ее хрустальных подвесках весело роились мириады светлячков, выловленные из пламени шикарного, отделанного мрамором, камина.
Вытянув ноги к огню, я блаженствовал, словно сытый кот на завалинке. – Балдеешь?
Жорж переоделся. Вместо темно-бордового – клубного – пиджака, в котором он меня встретил, теперь на нем красовались черный фрак с цветком в петлице и белая рубаха с бабочкой. – Очки втираешь? – ответил я вопросом на вопрос. И с ухмылкой кивнул на его сногсшибательную фрачную пару.
– Не без того, – согласился он, присаживаясь. – Нужно держать марку.
– Фирма веников не вяжет… Выпьешь?
Сандульский снял бабочку, сунул ее в карман и согласно кивнул:
– Плесни чуток. Уже можно.
– Накормил акул капитализма?
– По самое некуда.
– Судя по интерьеру, навар у тебя приличный. Деньги в чулок складываешь или держишь в банке? – Ага, в стеклянной… Жорж со злостью тыкал вилкой в тарелку, пытаясь наколоть маринованный гриб.
– Понятно. Значит, качаешь за бугор.
– Намекаешь?
– Так ведь уже полгорода толпится в приемной ОВИРа.
– А что я в Израиле забыл?
– Ну как же – историческая родина… – Чушь собачья!
Сандульский выматерился, как портовый грузчик.
– У меня здесь жили и померли все деды-прадеды, я тут описал все заборы в детстве, как щенок на первой прогулке, я могу поговорить с каждым камнем в городе… и он меня поймет! А там? Что меня ждет там?
– Реки из кока-колы, шоколадные кораблики и берега из гамбургеров.
– Чушь собачья! Не ерничай. Там я буду всего лишь безгласой песчинкой, пылью, принесенной ветром пустыни, одним из многих скитальцев, до ломоты в скулах растягивающих рот перед телекамерой, чтобы изобразить как он счастлив в "земле обетованной".
– А ты, оказывается, поэт.
– Нет, я всего лишь жид. В меру жадный, в меру хитрый, в меру образованный. Не более. Те, кто считает себя евреями, давно смайнали. Без всякой поэзии. – Зато теперь они наконец определились с национальностью. – Не понял… – И между прочим, радуются этому до потери штанов. – Сергей, кончай говорить загадками!