Месяц за год. Оборона Севастополя. Любовь и смерть преград не знают
Шрифт:
После возвращения в квартиру Мишель быстро сел за стол, не сказав ни слова, но наблюдательный Яким принёс бумагу, перо и чернила, и барин принялся сочинять послание. Наконец, всё было готово, конверт запечатан, не розовощёкий и маленький, а рослый и усатый, немало переживший, Купидон понёс это письмо. Даже не на крыльях, а на хозяйской бричке.
Ехал наш вестник любви, культурно, осмысленно. Все видели, едет нестроевой, или денщик по важным делам. Раз так, то серьёзный человек. Царское Село не было проходным двором, и солдатские караулы в будках были здесь нередки, да бы абы кто не потревожил
Яким по привычке подтянул свой мундир, приосанился, и позвонил в колокольчик над дверью дома.
– Кто там? – раздался любимый голос.
– Я это, Яким. Открывай, Прасковья.
Заскрипел засов, и открылась дубовая дверь. Перед ним, уперев руки в бока, стояла Паша. За ней кто-то выглядывал, но тут же исчез, заметив, что Яким видит наблюдателя.
– День добрый, Письмо я принес для хозяйки.
– Давай письмо. Здесь постой, жди, – хмуро ответила гувернантка.
– Чаю ему налей, – раздался голос хозяйки, – а письмо сюда неси.
– Спасибо барыня, долгих вам лет, – тут же ответил Яким, отдавая письмо.
Горничная забрала конверт, быстро вернувшись, и привела посланца в столовую.
– Сапоги -то чистые? – спросила она.
– Так чище и не бывает. – охотно объяснил Воинов, – даром, что солдатского покроя, но из лучшей козловой турской кожи, привезённой с самого Константинополя!
– Здоров завирать. Что будешь пить?
– Так водку, конечно.
– Госпожа сказала чай.
– Значит чай, лишь бы в вашем обществе, Прасковья Лукерьевна.
Горничная подошла к горячему самовару, налила из него пышущую жаром воду, затем подлила в ней из заварочного чайника. Чай был готов. Подумав, поставила перед гостем кусок сахара, и щипцы, колоть сахар.
– Однако… – пробуя чай с сахаром, удивился денщик,– сладкий, прямо как вы, Прасковья…
– Хватит, – тихо сказала она,– как барин-то?
– Расстроился, что Ольга Николаевна с кем- то прогуливается, но его Репнин и Голицын успокоили. Письмо написал, я принёс.
– Долгих лет его друзьям… Ладно, – только и ответила горничная, и налила себе чай.
Так вдвоём они распивали чаи, с полчаса или больше. Женщина была вполне рада видеть своего кавалера, а он- её.
– Прасковья, пусть Яким зайдёт, – раздался голос барыни,
– Пойдём… – сказала, вставая , женщина
Воинов вошёл в кабинет, и спальню одновременно, перед ним в кресле сидела Плещеева, в по-летнему простом клетчатом бумазейном платье. Она была необыкновенно мила, так что Яким даже порадовался за барина.
– Яким, возьми письмо, вот коробка для барина, это подарок. Я так видела, что ему Петергоф интересен, так что по средам, после шести по полудни, и в воскресенье, после трёх по полудни, я свободна от службы у государыни, он может заехать. Понял ли, не перепутаешь? – улыбнулась она, – это тебе за труды, – и изящная рука положила ему на ладонь червонец.
– Всё исполню, ничего не позабуду. В среду, после шести пополудни, и в воскресенье после трех по полудни. Ничего не забуду.
– Езжай тогда.
– Счастливо оставаться, – и хоть был не на службе, но отдал честь по военному, знал, что женщины это обожают.
Прасковья проводила его
– Просто ты молодец у меня. До встречи.
Воинов забрался в бричку и неспешно покатил в Павловскую слободу, в офицерские квартиры. Поцелуй Прасковьи согревал душу, пожалуй, побольше, чем червонец барыни. Дорога слегка пылила, хотя здесь её даже поливали водой в жару. Денщик спешился около конюшен, поставил лошадь в денник, и взяв посылку, направился к квартирам юнкеров. Двое, фон Розен и Алексей Токмаков стояли стойке, отрабатывая фехтование.Выпад, отбив, выпад-отбив, зашагивание ногами, и опять серия ударов и отбивов. Оба были прекрасными фехтовальщиками, кирасир засмотрелся на это действо.Наконец, вздохнув, прошёл мимо и зашёл в квартиру Залепского и его друзей.
Голицын и Репнин расставили шахматы на доске, и начали игру. Залепский читал книгу Ершова и просто был покорен слогом и сюжетом «Конька- Горбунка». На столе перед ним стоял кувшин с холодной водой, и Мишель подливал себе в кружку, никак не сумев напиться.
– Барин? – обратился Яким, – можно поговорить?
И Воинов выразительно посмотрел на дверь из дома. Мишель кивнул, поднялся с кровати, и накинул на плечи сюртук, и надел фуражку. Он, выходя, кивнул товарищам на улице, и прошёл к деревьям, окружающим дом.
– Что скажешь? – нетерпеливо спросил Залепский денщика, – что за секреты?
– Ваше письмо отдал, вот ответ и вам подарок… И на словах:
« Я так видела, что ему Петергоф интересен, так что по средам, после шести по полудни, и в воскресенье, после трёх по полудни, я свободна от службы у государыни, он может заехать»
Вот, её собственные слова, Михаил Дмитриевич.
– Порадовал, спасибо… И что никто не слышал, тоже хорошо…Вот, тебе, – и юноша вложил в руку денщика два рубля.
Юноша, в отличном настроении, забрал подарок и письмо и вернулся в квартиру. Денщик же держал на ладони две монеты, подаренные ему.
– Вот и верь тому, что женщины скаредные, – говорил сам себе Воинов, – Особенно из благородных… И кто больше кого любит…Ну, барин, конечно, жалованья большого не получает, так для него и два рубля деньги немалые, ну, правда, и Дмитрий Иванович посылает сыну тоже рублей по двести в месяц.
Яким занимался своими делами, а Залепский быстро открыл коробку, и увидел рубашку из прекрасного голландского тонкого полотна, и мигом переоделся. Вскрыл конверт, стал быстро читать письмо на розовой бумаге, и счастливо улыбался.
Дорогой Мишель!
Рада, что ты тоже в Петергофе. Надеюсь, скоро увидимся, два дня в неделю есть свободные вечера, я сказала об этом твоему денщику. Надеюсь, мой подарок тебе понравится.
Ольга.
Юноша вернулся в комнату к друзьям, оба враз оторвались от шахмат, понимающе улыбнулись, и продолжили баталию.
– Никита, я тебе в Санкт – Петербурге тоже советую ателье мсье Леона Роше. Прекрасный шов, крой выше всяких похвал, отличное голландское полотно. Господин Залепский, видно, проникся духом аристократизма, и стал весьма утончённым.