Месяц за год. Оборона Севастополя. Любовь и смерть преград не знают

Соловьев Сергей

– Михаил Дмитриевич, вам письмо. Из дома, – добавил, улыбнувшись. Яким.

– Давай быстрее, – нетерпеливо проговорил Залепский, вскакивая со стула, – Уже соскучились, опять письмо прислали, – обратился он уже к Никите, – Ну, и чего…

Вдруг лицо его словно окаменело, он глянул на Репнина, затем на Якима.

– Собирай вещи, выезжаем! – быстро сказал юнкер, поправил мундир и быстрым шагом, едва не бегом вышел.

Репнин ничего не понял, пожал плечами и посмотрел на денщика своего друга.

– Собираюсь, ваше благородие, – прошептал Яким.

Денщик быстро собирал вещи барина в два

чемодана, и наконец, уселся на табурет.

Через пятнадцать минут Залепский вернулся с подорожной и пропуском, Лицо его было таким же белым, он растерянно осмотрел комнату, и тихо прошептал:

– Скоро вернусь, недели через две…Ружья здесь полежат…

– Охотится тут не на кого, – пытался пошутить Репнин, и вопросительно глянул на друга, но тот не ответил, лишь запахнул шинель, а денщик взял чемоданы барина.

***

На извозчике Залепский и Яким быстро добрались до почтовой станции, где юнкер быстрым шагом пошёл к станционному смотрителю. Станция была выстроена по одному образцу- с конторой, конюшней и гостевым домом, за кирпичным красным забором. И построки были сделаны тоже из красного кирпича. Особой грязи не было, так, несколько луж, только солома да немного навоза, но как же бывает, что бы были лошади, а навоза не было? Во дворе стояли две распряжённые повозки, трое кучеров лениво обсуждали нечто важное.

Залепский постучался в дверь. и только после этого вошёл в помещение. За столом сидел полноватый мужчина, в мундире почтового ведомства, в фуражке, и сверял документы, иногда делая пометки в циркуляре.

– Чем могу? – спросил чиновник, сразу увидев выпушки кавалергардского полка.

– Вот подорожная, – и Мишель протянул гербовую бумагу с печатью полка, – по государственному делу. И мои бумаги, вот, посмотрите.

– Михаил Дмитриевич Залепский… Позволю представится- Акакий Ильич Полуэктов, чиновник тринадцатого ранга.

– Очень приятно.

– Лошади сейчас будут, Михаил Дмитриевич. Значит до Гдова?

– Точно так.

– Через полчаса выезжаете, – и Акакий Ильич пометил подорожную, и выдал и свой документ.

Кучер подал повозку, и путники двинулись к Гдову. Ехали быстро, с пятью рублями, данными их вознице. Дальше, все было как во сне- станция –бумаги –лошади – дорога. Дороги были грязные, но еще, к счастью, снег не растаял, ехать можно было без ненужных коллизий.

Залепский торопился сам, и сумел при помощи синих бумажек с картинками убедить в нужности спешки и ямщиков. Молитва не молитва, а некое чудо происходило, но только по воле Монетного двора Его Величества, а вовсе не велению Провидения. Домчались до Гдова за полтора дня. В дороге Мишель и не ел ничего, заботясь лишь о Якиме. Денщик же только вздыхал, смотря, как посерело и осунулось лицо прежде весёлого барина.

– Да вы поели бы, а то уж совсем…Разве же так годится?

– Всё хорошо Яким… Ты поел? Тогда иди, ямщика найми, до усадьбы доехать.

– Сейчас, – сказал денщик печальным голосом.

Через два часа были уже у ворот дома, где завидев приехавших, навстречу им выбежали обитатели усадьбы.

Мишель очнулся уже в объятиях матери, всё повторявшей:

– Как быстро домчался… Осунулся… Дождались тебя, пойдём, простишься, а

то уже в церкви всё готово…

***

Михаил смотрел и не мог поверить, что на кровати лежит н не дышит его жена, милая его милая Маша… Лицо немного пожелтело, глаза запали… Он сел рядом. положил свою ладонь на её руки, ставшие таким холодными и жесткими…

Рядом стояли его дедушки, Терентьевы, и Залепские. Сына рядом тоже не было.

– А где Петя?

– С кормилицей он, сынок твой, не беспокойся, – ответила мать, Софья Михайловна, вытирая слёзы, – с Петром Михайловичем всё хорошо…

– Как же? – не понимая спросил Мишель, – что с Машей? Почему же так?

– Сердце… Артамон Григорьевич говорил, что маленькой должен был Господь её прибрать, да, видать, пожалел, дал нам внука на радость, – плача говорила Елизавета Васильевна, а Пётр Федорович держал жену за руку, – Ты уж прости нас, Мишенька…

– Не за что прощения просить, – ответил юнкер, обнимая обоих Терентьевых.

– Пора, – сказал Русов, – выйти надо всем.

Четверо мужиков несли тело в церковь, а за гробом шли печальные родные. Ранняя весна, Мишель с трудом смотрел на это, видел, как тело занесли в храм, священник начал читать панихиду. Сильно пахло ладаном и воском, облачка от кадила поднимались к своду храма, покрытого росписями. Образ Спасителя с фрески на куполе строго и печально смотрел на молодого вдовца, а Богоматерь будто бы его утешала. Текли и текли слова молитвы, не слишком успокаивая мужа, потерявшего любимую жену. Рядом крестились родные, держа в руках зажженные свечи, а он просто замер, иногда окидывая взглядом восковое лицо Маши.

– Можно простится, – сказал батюшка, посмотрев на Мишеля.

Он только нахмурил брови, и оглянулся на отца и мать. Дмитрий Иванович взглядом указал на гроб, и тогда юноша подошёл к мёртвой и поцеловал её в лоб, затем огладил её руки, но не сказал ничего, просто не смог.

Хмурый лед Русов вышел, и вернулся с мужиками, проворно и сноровисто прикрывшие крышкой гроб, и вынесли его из церкви. Идти было недалеко, мимо могил с крестами настоятелей церкви, церковных старост к родовому склепу. Округлое сооружение в виде ротонды, украшенное полуколоннами, с крышей в виде купола. Обитая бронзой дверь была открыта, служитель зажег свечи шандала, и они спустились на двенадцать ступеней вниз, в гробовую тишину и мертвецкую черноту, лишь озаряемую ярко горящими свечами. Место было пустынным, и каменные полки для гробов ожидали своих вечных постояльцев. Только один гроб, как одинокое дерево в пустыне, занял приготовленное место. Они постояли здесь с минуту, и стали поспешно подниматься, а церковный служка, подобный Харону, закрыл лязгнувший замок двери на тот Свет.

Дома был накрыт богатый стол, но не для праздника, а для поминок. Женщины сидели в черных платках, Дмитрий Иванович повязал чёрный платок на правую руку сына, и сел с ним рядом. Есть Михаил Дмитриевич не хотел совсем, но ради порядка, съел кусочек кутьи. Пил, не чувствуя вкуса водки. Ближе к вечеру, его отвели отдыхать, в комнате зеркало было завешено крепом.

***

Спал Мишель тяжело, сводило руки и ноги, дышалось с трудом. Ночь проша непросто для него. Заснул сразу, но под утро проснулся, и так лежал под одеялом. Только закрыл глаза и..