Метелица
Шрифт:
— А что в том бараке остается? Так, от скуки. Ксения Антиповна, мое слово железное, если когда-нибудь обижу, если… Ответь, слышишь? Ты согласна? — И он снова потянулся к ее руке.
— Не знаю, — прошептала Ксюша. — Не знаю, уйди. Прошу тебя, уйди, не знаю…
— Не прогоняй, ведь все равно — судьба.
— Уйди, пока не отказала. Жалеть будешь.
— Ладно, ладно, ухожу. Железно.
И он, торопливо накинув на плечо свою куртку, вывалился за двери.
…В течение недели они виделись ежедневно — в конторе, на улице, у гаража. Демид терпеливо ждал, только поглядывал
В субботу Ксюша пригласила Демида поужинать и разрешила ему остаться.
11
За первую зиму в Сосновке Артемка здорово повзрослел. Это он мог сказать твердо. Как-никак десять годков за плечами. Недаром дядька Демид с ним разговаривает на полном серьезе. Теперь он доводился ему отчимом и поселился в комнате, Артемка же перебрался на топчан за печкой, в кухню — ну точно как дед Антип. А когда дом выстуживался — лез на печку. Благодать!
С дядькой Демидом они ладили с самого начала, когда тот приехал в Сосновку и щедро угостил леденцами в круглой цветастой коробке: она и до сих пор у Артемки — вместо копилки. А складывает он в нее отчимовские рубли, которые получает регулярно за каждую пятерку в дневнике. Мамка поначалу была против, но дядька Демид настоял, вышло по его. Твердый мужик, всегда по его выходит. Теперь в коробке скопилась приличная сумма, пожалуй, на коньки железные, самые что ни на есть всамделишные, хватит. Но если даже и не хватит, то все равно своя деньга — дело не малое. Лишь бы в школе вызывали почаще да отметки ставили, а то взяла моду учителка: спросить спросит, а отметку не поставит.
С отчимом хорошо — добытчик, голодать не приходится, а все потому, что шофер. Артемка не раз слышал, что зарабатывает дядька Демид почище всякого оборотчика. И вообще, машина — это вещь: и покататься можно, и даже покрутить баранку. Уже не один раз пробовал. Не вышло, правда. Он и сегодня надеялся хоть немного прокатиться, потому, приготовив уроки и погуляв немного на улице, прибежал домой. Но отчим уехал в Гомель и что-то долго не возвращался.
Артемка срисовывал с «Родной речи» портрет Сталина и прислушивался к звукам улицы в ожидании рокота мотора во дворе. Но вместо машины услышал он стук в дверь. Это пришла Степанида Ивановна.
— Дома? — спросила она с порога. — А то вечно собакам хвосты крутит.
Она сняла свой тулупчик, повесила на гвоздь в кухне и, пройдя в комнату, сразу же сунула нос в Артемкин рисунок.
— Ну, молодец! Как две капли воды. Похож. Только череп зачем проломил?
— Какой череп? — не понял Артемка.
— Обыкновенный. Гляди, лоб вот здесь, у виска, ты вогнул. Потрогай-ка свой лоб, что он у тебя, вогнутый или кругляшом? Потрогай, потрогай, — начала она сердиться, заметив Артемкину улыбку, — не раздавишь. Что, выпирает? То-то! Давай выправляй, нечего людям лбы поганить. Сам искривил, сам и выравнивай.
Артемка подтер резинкой висок, провел
— А что я тебе говорила? — заулыбалась довольно Степанида Ивановна. — Ну, ладно. Смотри, что я тебе принесла. У-у, вещь! У букиниста в Гомеле купила.
Артемка не стал допытываться, кто такой букинист, потому что Степанида Ивановна быстро развернула старый платок и выложила на стол большущую, чуть ли не со стиральную доску, книгу с золотистыми буквами на ярко-розовой бархатистой обложке. Таких книг он отродясь не видывал.
— Эпоха Возрождения, — сказала она непонятно и прерывисто вздохнула.
Еще с осени Степанида Ивановна стала бывать у Артемки. Чуть только он задержится дома, не успеет выскользнуть на улицу — она тут как тут с книжками диковинными, с нотами. И начинаются поучения да наставления. Мамка говорит, что хватит ему и школы, а Степанида Ивановна свое: «Школа учит грамоте, а культуру дает семья». Она-то интересная, эта самая культура, только и на улицу, к пацанам охота. Последнее же время, как только Степанида Ивановна обнаружила у Артемки «художественные способности», то и вовсе зачастила в гости, прямо спасу нет. Да еще и ворчит, покрикивает, командирша! Правда, она хоть и ворчливая, но добрая, Артемка не в обиде.
— Эпоха Возрождения, — повторила она и начала перевертывать страницы, объясняя, когда и кто рисовал эти картины, что она за такая — эпоха Возрождения.
От ярких красок у Артемки прямо в глазах рябило. Он и представить себе не мог, что где-то на стенах висят такие картины, высятся статуи с хату, а то и больше, величиной. Да к тому же — голые. Он застыдился глядеть на ничем не прикрытых теток с выпирающими титьками и, коротко хихикнув, перевел взгляд на другую картину. Разглядеть, конечно, хотелось все в подробностях, но над ухом у него сопела Степанида Ивановна — как тут станешь любопытствовать?
Выручила его пришедшая с работы мать. Она заметила альбом на столе, поглядела с минуту и осуждающе покачала головой:
— Ну зачем вы ребенку…
— И она туда ж! — вскинулась Степанида Ивановна. — Народец — не соскучишься. Ты ведь образованная женщина, как не поймешь? Это жи-во-пись! Величайшие мастера Возрождения!..
— Ай, как хотите, — отмахнулась мать и ушла в кухню.
За ней подалась и Степанида Ивановна, оставив Артемку одного. Теперь можно было разглядывать что угодно, не опасаясь окрика. И все-таки даже наедине с собой было стыдновато. Нарисуют же — как в бане на полке. Вот бы Федьке Рябухе показать… Потеха!
Взрослые о чем-то разговаривали, и Артемка стал прислушиваться. Оно всегда интересно узнать, о чем взрослые говорят. Особенно когда они думают, что дети заняты уроками или еще чем и не слышат их. Как бы не так, ведь уроки пишут не ушами.
— …Да все хорошо как будто, — говорила мать.
— Дай-то бог, если так, — гудела по-мужски Степанида Ивановна. — И все же я прямо скажу тебе, Ксения Антиповна, не потворствуй. Кот он хороший, как я заметила. Хоть и земляк мне, а все равно кот.