Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути

Квакин Андрей Владимирович

Реализация социальной роли интеллигенции в обществе объективно требовала осуществления идейно-политических исканий – сложного и многообразного комплекса философских, политических и иных вопросов, выступивших в качестве своеобразной информационной целостности, некой «второй реальности», в рамках которой развивалась и самоопределялась российская интеллигенция. При этом идейно-политические искания российской интеллигенции были направлены как на поиск «формулы прогресса», разработку вариантов общественного развития России и борьбу за их реализацию, так и на самопознание, выявление присущих интеллигенции «родовых черт», что в наибольшей степени определилось на «веховском» этапе ее истории.

Совпадение поиска «формулы прогресса» с «веховскими» традициями самопознания дало возможность продолжить идейно-политические искания в условиях послереволюционной действительности. Мировоззрение интеллигенции 1920-х годов во многом характеризуется общим усилением славянофильских тенденций, органически присущей верой

в мессианское призвание России и отказом от европоцентристской схемы общественного прогресса. Во многом к этому подталкивала окружавшая эмигрантскую часть интеллигенции действительность западных обществ, ощущавших «закат Европы». Поэтому становление национал-большевизма (сменовеховства, нововеховства) – сложного и многообразного явления, сочетавшего идейные, политические и социально-психологические аспекты, стало заметным явлением и в Советской России, и в российском зарубежье.

Авторы «Смены вех» делали вывод о том, что самостоятельно интеллигенция не может сыграть существенной роли в России. Творческая задача российской интеллигенции – служить народу и тому режиму, который данный народ выбрал. Только в этом случае интеллигенция преодолеет свое историческое народное и государственное отщепенство. Сменовеховцы рассматривали советскую власть как новую форму российской государственности, исторически соответствующую мессианскому признанию России. С традиционным для интеллигенции стремлением к превращению минусов развития страны в плюсы, они конституировали мистико-мессианскую психологию «искупления грехов», являющуюся на деле продолжением интеллигентского максимализма, перенесенного в сферу национальных устремлений.

С одной стороны, многие сущностные черты сменовеховской идеологии, такие как мистика государства, преодоление интеллигентского отщепенства, критика радикализма, олицетворяли собою связь с дореволюционным, «веховским» прошлым. С другой стороны, на основе осмысления опыта 1917–1920 гг. сменовеховцы пережили существенный мировоззренческий перелом и признали большевизм как новую форму российской государственности, адекватную величию исторической миссии России. При этом сменовеховство наиболее последовательно и решительно выразило общее усиление славянофильских и антизападнических настроений, характерных для послереволюционного этапа идейно-политических исканий.

В этом отношении авторы сборника «Смена вех» видели своих предшественников в числе адептов «скифства». Сборник «Скифы», два номера которого вышли в конце 1917-го – начале 1918 гг., объединил вокруг себя деятелей культуры, рассматривавших революцию как мессианское антизападное русское народное движение, в основе которого лежит религиозный пафос. Сменовеховство, как и скифство, возникло на почве духовной традиции, идущей от славянофильства, той традиции, которая связывала будущее России с новой могущественной государственностью, противостоящей влияниям европейской политической культуры и выполняющей некие мессианские функции по отношению к мировому сообществу.

Поэтому, по мнению сменовеховцев, большевистская революция – это лишь русский традиционный радикализм, который по стечению обстоятельств возглавили Ленин и Троцкий. Данная революция во многом напоминает историческую ситуацию Смутного времени. Поэтому сменовеховцы обнаружили духовно-психологическое родство большевиков не только с российскими радикалами, но и с представителями всех идейно-политических группировок, так или иначе участвовавших в революционных событиях, независимо от того, по какую сторону баррикад они находились. Вся история России, по мнению сменовеховцев, в силу своих внутренних интенций сама выбрала большевиков в качестве носителей и выразителей чаяний народных масс, общенационального возмущения и протеста против сложившихся общественных порядков. В том, что сам дух большевизма соответствовал объективным тенденциям развития России, сменовеховцы видели историческое основание для оправдания большевистской революции и самого большевизма. Его политическое торжество обрело, таким образом, некий онтологический смысл, роковой, инфернальный оттенок. Как большевистская революция «уверенно и властно вошла в русскую жизнь и накрепко утвердилась в ней», так вместе с ней и большевизм «бесповоротно стал исторической судьбой России» [139] .

139

Cмена вех: Сборник статей. С. 38.

Большевистскую революцию и сам большевизм сменовеховцы считали эпохальными историческими явлениями для России, в которых с предельной ясностью и всеобъемлющей полнотой воплотились накопившиеся за долгий период исторического развития России социальные устремления в душе русского народа, причудливо соединились многообразные духовно-психологические феномены, определившие специфическую культурную атмосферу российского общества в предреволюционный период. Октябрьская революция дала выход духовной энергии, которая уходила своими историческими корнями и в славянофильство, и в чаадаевский пессимизм, и в революционный демократизм Белинского, и в писаревский утилитаризм, и в герценовский романтизм, и в якобинство ткачевского «Набата» [140] .

Кроме того, в большевизме приобрели свою материальную плоть и конкретную персонификацию литературные образы Достоевского. «Достоевщина – от Петруши Верховенского до Алеши Карамазова» повсеместно прослеживается у адептов Ленина, утверждали авторы сборника «Смена вех» [141] . Критически оценивая негативный компонент, присутствовавший в большевистском воплощении оживших героев «Бесов», сменовеховцы предприняли попытку аналитически взглянуть на данное явление как на исторически необходимый для дальнейшего развития России духовный опыт. Данный опыт страна обязана пережить для того, чтобы перед ней могла открыться новая полоса исторического развития.

140

Там же. С. 53.

141

Там же. С. 53–54.

Сменовеховцы считали большевизм практическим испытанием всего того, что исторически накапливалось в духовном арсенале русского народа, прежде всего российской интеллигенции. Именно поэтому культурная программа большевиков во многом повторяет основные постулаты, выдвинутые интеллигенцией, а идеалы русской интеллигенции трансформировались в идеалы большевизма [142] . То есть, согласно сменовеховской концепции, исторически по своему духу большевизм во многом имманентен культурной традиции российской интеллигенции. Именно поэтому большевики оказались единственной силой, способной сломать прежнюю историческую колею движения России, после чего история страны резко разделилась на прошедшую и новую эпохи.

142

Там же. С. 150.

В деятельности большевиков сменовеховцы видели исторические черты русской народности, которая, по их мнению, выражалась в первую очередь в том, что Октябрьская революция впервые дала «возможность народным массам разрушить до основания четырехвековую социальную неправду и политическую мерзость» [143] . В результате большевизм, «войдя в русло исторической неизбежности, выполнил народную программу, дал выход народному волеизъявлению, исполняя национальные требования» [144] . Опираясь на парадигму народности большевизма, идеологи сменовеховства давали благоприятные прогнозы о перспективах развития России при большевистском правлении.

143

Там же.

144

Там же.

Так, один из идеологов «Смены вех» Ю. В. Ключников писал в частном письме 25 апреля 1921 г. редактору журнала «Новая русская книга» А. С. Ященко: «Вот уже год, как я отстаиваю мысль о прекращении вооруженной борьбы с большевистским правительством, а теперь (тоже уже довольно давно) я полагаю, что всякие вообще «срывы» Советской России были бы лишь во вред России. Нет такой силы, которая могла бы прийти на смену теперешнему режиму, разломав все сделанное им, и которая вместе с тем могла бы сама что-то осуществить и что-то хорошее создать. Спасение России и остальных народов в естественной эволюции к новым формам социальной жизни, требуемой и сознанием приобретших небывалую политическую силу трудящихся масс, и событиями последних лет. Если эта эволюция не сумеет осуществиться, то взамен нее придет мировая революция. Бороться с этими эволюцией или революцией по рецептам Керенского, или Милюкова, или Струве – значит в лучшем случае играть невольно им же в руку («но какой ценой!»), а в худшем играть в руку самой дьявольской анархии» [145] . В свою очередь питерский сменовеховец И. Г. Лежнев подчеркивал: «Вопрос взят в такой общей постановке, поднят на такую высоту, что здесь нейтрализуются частности и оттенки разномыслия. В этих пределах мыслим единственный водораздел: с революцией, с трудовыми массами, за раскрепощение страны или против революции, против ее раскрепощающего огненного дыхания» [146] .

145

Флейшман Л., Хьюз Р., Раевская-Хьюз О. Русский Берлин: 1921–1923. По материалам архива Б. И. Николаевского в Гуверовском институте. Париж, 1983. С. 197.

146

Лежнев И. Г. «Даешь гражданина!»: Письмо из Москвы! // Вестник Маньчжурии. 1925. № 1–2. С. 84.